Мужчина ее мечты - Угрюмова Виктория - Страница 35

Если меня настигло прошлое — как любят говорить американские кинозвезды на десятой минуте крутого триллера, стоя над остывающим трупом малознакомого человека, — то оно сделало это как-то неправильно. Мое прошлое очень солидное, основательное и шутить не любит. Все эти фигли-мигли с сообщениями в компьютере, телефонным хулиганством и злостным проникновением на территорию, являющуюся моей частной собственностью, ему не по чину. Слишком это несерьезно и попахивает дешевой опереточной угрозой. А моему прошлому попусту грозить не нужно — ему плевать, оно и так знает, что его боятся. А не бояться его могут только олигофрены на последней стадии дебилизма.

Только что смотрелась в зеркало и характерных признаков данного заболевания не обнаружила.

Но ощущение реальной опасности, чьего-то незримого присутствия (и я вовсе не о надоевшем крысообразном типусе), не покидало меня. В современном обществе это состояние принято называть излишней мнительностью, а в особо серьезных случаях — манией преследования и активно лечить.

Мой учитель называл это проявлением экстремального разума гоку-и. Я не волновалась и не подозревала, что меня кто-то ищет. Я просто знала. Не могу сказать, что сие знание доставляло мне радость или облегчение, но зато я приготовилась к любым неожиданностям. Впрочем, к ним я была готова всегда, но не зря же твердят, что надежда умирает последней. Мне так хотелось верить, что я действительно начала новую жизнь и отныне живу по другим законам.

Не вышло…

Ну и черт с ним!

А бояться бесполезно. Страх отнимает способность трезво мыслить и заставляет свою жертву совершать множество глупостей. Мне бы не хотелось так нелепо выглядеть. И потому я сижу и терпеливо жду, кто придет ко мне и что скажет. А уже тогда стану решать, как мне поступить.

Все проблемы решаем по мере поступления. Кто-то невыразимо далекий и почти забытый мною часто любил повторять эту фразу. Я не помню его лица, имени и голоса, а помню только слова. Согласитесь, странный способ существования в чьей-то памяти и мало кто на него не обидится.

Я со вкусом и обстоятельно нарядилась во все новенькое, сделала соблазнительный вечерний макияж, накрыла маленький столик в комнате всякими вкусностями (чтобы долго не возиться, их можно описать оптом как «поцелуй желудку») и откупорила бутылку коньяка «Мартель», которой в этом месяце как раз исполнилось девяносто четыре года. Я держала этот коньяк для особенного события, и мне кажется, что такое событие произошло.

Я вступила в такой период своей жизни, когда не уверена в том, что завтра для меня наступит. Соответственно я не уверена в том, что мне приведется выпить этот коньяк позже. Согласитесь, это совсем неплохой повод, чтобы со вкусом тяпнуть за свое драгоценное здоровье. Есть еще одна причина, по которой сегодня я имею полное право нализаться в зюзю: у меня день рождения. Скажу вам но секрету — мне тридцать четыре года. И вот уже много лет я отмечаю этот праздник в одиночестве.

Я зажгла свечи, выключила свет, налила коньяк в подогретый широкобедрый бокал, поставила любимую музыку, устроилась поудобнее и церемонно чокнулась со своим отражением в зеркале.

Ну конечно, в двери кто-то поскребся…

Если Игоря я и не ожидала увидеть, то все же не слишком удивилась его появлению. В конце концов, какие-то отношения между нами завязались, что бы я по этому поводу ни говорила. Но человек, стоящий рядом с ним, потряс меня своим вторжением в мою жизнь. Передо мной возвышался Максим Одинцов, мой бывший сокурсник и любимый ученик Уэсуги Нобунага, собственной персоной. И не в том дело, что он не имел права этой самой персоной возвышаться или производить иные разнообразные действия, а в том, что он погиб несколько лет назад вместе со своими товарищами из отряда «Фудо-мёо». Я верю в привидения. Но не в те, что приходят в гости со вполне живым спутником, букетом цветов, шампанским и тортиком и что от волнения идут красными пятнами.

Макс ничуть не изменился — только немного похудел и постарел. Но время не щадит никого. Это я знаю, как никто другой, потому что редко кто и ведет такую отчаянную войну со стремительно идущими годами.

— Как была красавица, так и осталась. Как будто вчера виделись на занятиях и не прошло столько лет, — негромко проговорил он, делая шаг мне навстречу.

— Здравствуй, Макс, — прошептала я.

— Здравствуй, Лерка, — выдохнул он и крепко-крепко меня обнял.

Его серый пиджак, как и когда-то давно, пах сладким одеколоном и сладковато-горьким табаком. Макс всегда много курил. Я тоже обняла его и — все-таки ненормальное существо человек — все время думала, куда приткнуть бокал с коньяком…

Глава 12

Вероятно, деньги всегда были мерилом всех вещей для значительной части населения планеты. Но никогда я не чувствовала это так остро, как в тот период разброда и смуты.

Впрочем, и смута, и разброд, и кровавые трагедии не новость для России. Таких периодов в ней приходится по нескольку на столетие, и каждое поколение успевает пожить в «интересное время». (Есть такое знаменитое китайское проклятие: «Чтоб тебе родиться в интересное время!»)

Не успел Ельцин спрыгнуть с танка, как самые сообразительные просекли, что прошлого не вернуть, но это не значит, что будущее не открывает новые неохватные перспективы. Из России и республик бывшего Союза на Запад хлынул золотой поток. Не утверждаю, что он не струился в том же направлении и прежде, однако величины явно несопоставимы. Говорят, что мы всегда страдали гигантоманией: у нас строили самые большие в мире заводы, электростанции, вертолеты и корабли. И даже микрокалькуляторы у нас были самые крупные в мире. Полагаю, что в стремлении вывезти из страны все и еще чуточку больше наша гигантомания выразилась особенно ярко. В полной мере этот процесс я не осознаю и сейчас, и именно неосознание позволяет сохранять рассудок. Руководящие лица стали остро нуждаться в надежных и многажды проверенных людях, которым можно бы доверить то, что умыкнули у государства. Насколько я понимаю, самой распространенной оказалась ситуация по сценарию — «вор у вора дубинку украл». И «все это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

Профессиональные, прекрасно обученные, тренированные бойцы охраняли золотые караваны. Кто-то вовсю торговал оружием, кто-то — драгоценностями, антиквариатом, произведениями искусства (говорят, нечто подобное наблюдалось в двадцатые годы). Кто-то вывозил платину, иридий, ртуть, уран и плутоний. И каждому из власть имущих требовалась небольшая армия.

К тому времени Уэсуги уже подготовил отряд «Фудо-мёо» для самостоятельных операций. Бойцы там собрались на подбор, но особенно японец выделял Макса Одинцова — вечно улыбающегося, неунывающего крепыша.

У нас с Максом сложились вполне дружеские отношения, подкреплявшиеся тем, что он восхищался Нобунага и уже одним этим был мил и любезен моему сердцу. Пожалуй, Макс — единственный человек, который находился в курсе моих сердечных дел. В ответ он регулярно посвящал меня в подробности каждого своего нового романа, что гарантировало постоянное поступление свеженьких новостей с любовного фронта. Именно он представлялся мне тем настоящим другом, с которым суждено долгое будущее и на которого можно будет положиться даже много лет спустя. И именно о нем я более всего беспокоилась, когда стало известно, что отряд «Фудо-мёо» отправляется в загранкомандировку со спецзаданием. Так именно нам и сказали, будто спецотряд мог отправляться куда-либо с целью поправить пошатнувшееся здоровье, подзагореть малость или полюбоваться тамошними достопримечательностями. Это был безумненький период моей жизни.

Жорж отсутствовал около полугода. За этот срок внутри меня успело образоваться некое пространство пустоты. Любовь уже не могла заполнить его целиком, потому что одно дело ждать мужа с войны, а другое — бесконечно встречать и сразу же провожать на какой-то бессмысленный подвиг во имя черт знает чего. Если бы в свое время Жорж не предложил мне работать в органах, если бы я питала хоть какие-нибудь иллюзии, полагая его кем-то вроде Штирлица… Возможно, было бы значительно легче прощать ему мое постоянное одиночество, тоску и горькие мысли о том, что вот сейчас, именно в эту минуту, с ним может что-то случиться, а я даже не заподозрю о беде.