Белый Паяц - Угрюмова Виктория - Страница 19

Память людская избирательна: что-то веками хранит, что-то забывает, и сие совершенно не зависит от важности предмета. Так, мало кто в Оганна-Ванке помнил историю пятисотлетней давности, и нерадивые школяры нередко получали розги за плохо выученный урок, но ни стар, ни млад не задумались бы даже на секунду, если бы их спросили, как назывался «Выпивоха» в те незапамятные времена.

Над дверями почтенного заведения, более похожего на пещеру людоеда, тогда красовалась вывеска «Печальный король». Снять ее пришлось после смерти обожаемого всеми монарха, когда в связи с его именем стали всплывать такие подробности, что лишний раз упоминать его всуе и даже травить излюбленные байки о его похождениях сделалось небезопасным.

При жизни Печального короля, который, как утверждают легенды, был одним из самых верных ценителей здешней кухни и винных погребов (чем повергал в пучины черной меланхолии оскорбленного коварной изменой придворного повара), здесь установили длинный стол, за которым его величество любил пировать на свежем воздухе в компании приближенных рыцарей.

Теперь деревянные доски потемнели от времени и были отполированы до блеска сотнями рукавов. Обед за этим столом стоил вдвое дороже, чем обычный, но желающие заплатить за подобное удовольствие не переводились.

Однако сегодня, когда столица бурлила праздным людом, готовым тратить деньги и не на такие пустяки, когда народ весело теснился на улицах, площадях и в трактирах, хозяева которых то и дело обращались к соседям с просьбой одолжить табурет-другой, за столом у «Выпивохи» было пусто. Только длинный меч в потертых кожаных ножнах скрашивал одиночество своего хозяина. Никто не подсаживался к человеку с ледяным взглядом по собственному произволению – только если он приглашал. А он не приглашал никого. Но несдержанные обычно ни в суждениях, ни в крепких выражениях подвыпившие гуляки: и крепкие мастеровые – кузнецы, запросто сгибавшие конские подковы, и кожевенники, рвавшие на спор по полдюжины сложенных вместе кож; и придворные щеголи и забияки, постоянно искавшие повода для поединка; и господа рыцари, видевшие немало битв, и не боявшиеся ни черта, ни бога, – не смели перечить ему и даже выражать вслух свое недовольство.

Он сидел за одинокой кружкой, полной терпкой густой марьяги, и смотрел на людей на площади ленивым равнодушным взглядом, каким сытый теймури окидывает стадо пугливых ланей, пасущееся у подножия скалы, на которой он дремлет после обильной и кровавой трапезы. А еще так смотрит на свою жертву искусный лучник – через мгновение после выстрела, с некоторым даже любопытством ожидая результата.

Когда зимой озера покрываются льдом и в этом зеркальном, идеально гладком щите отражается серое пасмурное небо, в котором едва угадывается обычная голубизна, – получается такой цвет, какой был у его глаз. Прозрачных, ледяных, с крохотными темно-лиловыми зрачками, окруженными черными протуберанцами. Каштановые, слегка вьющиеся волосы, перехваченные простым серебряным обручем, водопадом ниспадали на плечи и вольно рассыпались по спине. Полупрозрачные алебастровые ноздри ястребиного носа едва заметно раздувались, а влажные, свежие, жемчужно-розовые губы, какие скорее подошли бы юной красавице, были упрямо сжаты. Вытянутый овал лица и высокие скулы выдавали в нем хоттогайта, а необычный разрез глаз заставлял всякого задуматься о том, какая еще кровь течет в жилах этого необычайного воина.

Проходящий мимо гвардейский караул лихо отдал ему честь. Какая-то миловидная девица, заалев как маков цвет, сделала неловкий реверанс и положила на стол возле его руки свежую, только что распустившуюся глицинию. Вежливость обязывала улыбнуться ей, и воин коротко дернул ртом. Девица смутилась еще больше и убежала. Он повертел цветок в пальцах, хмыкнул и сделал вид, что не слышит, как почтенный отец семейства горячо твердит, указывая на него двум своим сыновьям:

– Смотрите, скорее смотрите, мальчики. Это он! Видите? Смотрите – потом будете своим детям рассказывать…

И мальчики смотрели на него, широко открыв полные восхищения глаза.

Ибо то был командир когорты Созидателей Картахаль Лу Кастель – живая легенда Охриды.

До «Выпивохи» они не дошли.

Сперва внимание Ульриха привлек нищий слепой рапсод, исполнявший балладу о Печальном короле – грустную, напевную и очень красивую, но совершенно не вяжущуюся с сегодняшним праздничным днем. Вероятно, по этой причине возле рапсода не задержался ни один прохожий, а деревянная миска с выщербленным краем, стоящая у его ног, была пуста. Де Корбей положил туда золотую монету.

– Ты всегда жалеешь нищих и бродячих собак? – спросил Ноэль.

– И кошек. И птиц с подбитым крылом, – в тон ему отвечал герцог. – Кто-то же должен это делать.

Впрочем, он заметил, что Ноэль тоже оставил певцу щедрую горсть серебра.

Затем какой-то подвыпивший молодой вельможа в пурпурном камзоле, расшитом золотом и камнями, привязался к Лахандану с громкими требованиями немедленно же отправиться на ближайший пустырь и там полюбовно уладить их спор, причину которого он назвать затруднялся и в котором участвовал, по всей видимости, один. Впрочем, его это не смущало. Он считал, что для Лахандана достаточно его вызова, а ему для вызова было достаточно собственного каприза. Он все петушился и наскакивал на невозмутимого воина, до тех пор пока тот не нанес ему сокрушительный удар в челюсть, уложивший забияку прямо на руки подоспевшим слугам. Те с невыразимой благодарностью взглянули на величественного господина и поспешили унести прочь незадачливого поединщика.

– Ух ты! – сказал Рагана, хлопая в ладоши. – Даже не думал, что ты умеешь так драться.

– Точнее, что ты позволишь себе… – Ульрих замялся, подбирая слова.

– …пустить в ход кулаки? – рассмеялся Лахандан. – А почему бы и нет? Не убивать же его, в самом деле. Это ведь только наш гармост думает, что я ни на что серьезное не способен.

– Откуда ты знаешь, что он думает?

– У него на лице все было написано огненными рунами: и презрение, и недоумение. Скорее всего, он полагает, что я несчастный влюбленный дурак, решивший свести счеты с жизнью таким оригинальным способом.

– А это, значит, не так?

– Совсем не так.

– А я бы, возможно, и убил, – задумчиво произнес Ноэль.

– Он того не стоит, глупый, хвастливый человечек.

– Ему дарована жизнь, а он ее не ценит, – зло сказал Рагана. – Он не понимает, какое это бесценное сокровище.

– Убийство не лучший способ пояснить твою мысль, – примирительно сказал Де Корбей.

– По-моему, он вполне заслужил смерть.

– Если каждый из нас получит то, что заслуживает, и не более того, мир рухнет, – задумчиво молвил Лахандан. – Не дай бог, кто-то однажды воздаст людям по делам их.

Чтобы не толкаться в толпе, они, по совету Ноэля, хорошо ориентировавшегося в столице, решили дойти до площади Праведников проходными дворами.

Маленькие темные дворики были совершенно пусты. Сейчас все граждане столицы веселились на улицах, и покинутые хозяевами дома слепо таращились на троих товарищей черными провалами окон. Казалось, они находятся совершенно в другом городе, в другом времени и праздничный Оганна-Ванк, который только что поразил их своим пышным убранством, находится на расстоянии тысяч миль и веков.

Зайдя под маленькую каменную арку, густо увитую диким виноградом, друзья остановились в глухом переулке, похожем на ущелье между двумя рядами домов. Дорога была вымощена грубо отесанными булыжниками. Обычно в таких каменных колодцах звуки шагов раздаются, как перестук молота о наковальню, особенно если подкованы каблуки; но здесь им показалось, что они крадутся на цыпочках по толстым ворсистым коврам.

Воин выживает только в том случае, если он не упускает из виду ни единой мелочи. И даже если еще ничего не видит, то уже о многом догадывается. Ведь воинское искусство – это только наполовину работа натренированных мускулов и невероятная ловкость закаленного тела. Все остальное – работа быстрого и развитого ума.