Змеи, драконы и родственники - Угрюмов Олег - Страница 17

Вот тут и наступила революционная ситуация, когда одни все еще не могут, а другие уже не хотят. В том смысле, что в Уппертале не могли жить не в замках: архитектура у них была такая, фортификация опять же и соответствующий исторический период. Одним словом, иначе было невозможно.

А вот Салонюк не хотел верить своим глазам и признавать очевидный факт, потому что в таком случае ум у него заходил за разум, а мозги вскипали. Салонюк, не любивший, когда кипел его разум возмущенный, решил, что дело плохо. Так он и сформулировал:

– Погано дило, хлопци, – упавшим голосом молвил Тарас, не отрываясь от окуляров бинокля. – Ой, яке лихо…

Сидорчук забеспокоился:

– Що таке, командир? Багато нимца лизе?

Салонюк даже не обернулся в его сторону:

– Гирше.

Нетерепеливый Жабодыщенко изо всех сил сощурился, пытаясь таким образом разглядеть что-нибудь в туманной дали. Со всех сторон посыпались вопросы:

– Що, знов эсесивци?

– Каратели? Каратели, да?

– Танкив десятка с три?

– Противный враг, однако, – уточнил Маметов.

Похоже, что командир партизанского соединения не на шутку увлекся зрелищем, доступным пока только ему. Он вовсю крутил колесико настройки бинокля и шумно пыхтел, но не говорил ни слова. Только когда Жабодыщенко нетерпеливо потолкал его в бок, Салонюк сообщил:

– Та ни, ще гирше.

Сидорчук возбужденно потер приклад автомата:

– Та шо ж може буты гирше эсесивцив? Чи до нас сам ихний фюрер повзэ?

Наконец Салонюк оторвался от окуляров и, сурово нахмурив брови, стал держать речь:

– Тепер я все зрозумив, – торжественно заявил он замершим подчиненным. – И чому фашистська танка як до себе пёрла, и чому тутошни диты, – тут он немного помялся, – тобто папуасы дывно розмовлялы, и чому нам тут все незнайомо.

Салонюк выдержал паузу, затем опустился на землю, скрестив ноги по-турецки, и пригласил остальных последовать его примеру:

– Треба систы.

Перукарников тревожно вгляделся в Салонюка, покопался в своем вещмешке и протянул командиру фляжку с самогоном:

– Товарищ командир, вы прямо в лице изменились. Хлебните маленько для душевного равновесия.

Салонюк охотно принял это пожертвование и сделал несколько больших глотков. Перукарников тем временем рассудительно заметил:

– Что бы ни случилось, а вы это так близко к сердцу не принимайте. Где наша не пропадала. Вон Маметов на любую проблему сквозь пальцы смотрит – так ему море по колено.

Маметов не очень понял, о каком море идет речь, но на всякий случай решил уточнить, во избежание дальнейших недоразумений:

– Моя охотник, моя не рыбак, – и самокритично добавил: – Рыбак плавать хорошо, охотник плавать плохо.

Салонюк окинул Маметова долгим и внимательным взглядом и произнес мечтательно:

– Гарно тоби, Маметов. И я таким був – у дытынстви. Мама тоди пампушки пекла та з часныком до червоного борщу з чорнослывом подавала… Романтыка. – Тут он хлопнул себя по колену. – Ну, хватыть лирычных видступив, треба до основного завдання повертаться.

Сидорчук уже изныл от нетерпения:

– Товариш Салонюк, скажить все, як е. Бойци-партызаны до бою готови.

Самогон у партизан был знатный – стратегически важное зелье. Всего только пара глоточков, а растрепанные нервы пришли в порядок, в голове прояснилось, и Тарас ощутил потребность четко и внятно разъяснить ситуацию своим боевым товарищам:

– Значить, так, – голосом сказочника начал он, – Галя, будь вона неладна, ось ту зэлэну западню, що в хати була, особысто для нимця зоставыла, бо в такий спосиб выришыла его до ридной стороны видислать. А мы, на свое лыхо, за ным слидом вскочилы, тому зараз, як кажуть, не ворог у нас в гостях, а мы у него дома, тобто у самой середыни цей клятой Нимеччины.

Перукарников аж присвистнул:

– Ничего себе – поворотик событий. Ходила девица по воду да нечаянно утонула.

Маметов совсем не понял, при чем тут Галя и ловушка для немцев, но зато уловил самую важную для себя мысль про утонувшую девицу. Сопоставив известные ему факты, он понял, что Галя – эта самая девица и есть, немец тоже куда-то исчез и горькая сия судьба ожидает теперь весь партизанский отряд. Он переполошился и решительно заявил:

– Моя совсем плохо плавать, моя дальше не ходить!

Сидорчук не мог спокойно смотреть, как изводится его товарищ по оружию. Он дружески похлопал Маметова по плечу:

– Спокийно, спокийно, Маметов, не волнуйся, тут тебе раньше вбьють, чем ты утопнешь.

Жабодыщенко торопливо перекрестился:

– Чуе мое серденько недобре, ой чуе.

Один Перукарников никогда не унывал:

– Тише, ребята, без паники, – широко улыбнулся он. – Как говорят в народе, незваный гость хуже татарина. И немцам в этом предстоит убедиться на собственной шкуре.

Салонюк поднял вверх указательный палец:

– Во, точно! Перукарников дило каже: зараз мы не обычный партизанський пидроздил, а отряд особливого прызначення, бо наша циль – здийснувать в ворожому тылу ризни шкоды та дыверсии, зрозумило?

У Перукарникова в предвкушении прелестей диверсионных развлечений даже глаза заблестели.

– Так точно, товарищ командир!

Сидорчук плотоядно улыбнулся:

– А як же!

Вник в суть происходящего боец Колбажан Маметов, перспектива утопления которого отодвинулась на неопределенный срок:

– А-а, моя не топнуть, моя на фронте биться!

– Фронт в тылу врага, – заметил Перукарников. – Воспоминания, что ли, после войны надиктовать? А то жалко, если такое название пропадет. Главное – аккуратно обойти вопрос о том, как мы в этом самом тылу очутились. Не про Галины же фокусы объяснять советскому читателю.

– Наша сила у тому, – гнул свое Тарас, – що ворог ани сном, ани духом про нас не видае – я так соби хотив бы думаты, – значить, преимущество нашего партизанського отряда – неожиданность.

В том, что внезапность может решить исход боя, не сомневался никто. Каждый из бойцов уже продумывал свой собственный план, согласно которому он будет наносить ощутимый вред проклятому врагу и устраивать диверсии, чтобы подорвать боевой дух противника, внушить ему пессимизм и отчаяние и побудить его сдаться на милость партизан.

Словом, внезапный вопрос Жабодыщенко выбил всех из колеи:

– Звыняйте, товарищу Салонюк, – заговорил он торопливо, – а як вы дизналыся, що мы у ворожому тылу?

Все замолкли, выжидательно глядя на Салонюка, замершего с открытым ртом. Пауза затягивалась, и тогда в ход событий вмешался неугомонный Сидорчук:

– Жабодыщенко, ты що, з глузду зъйихав? Вже не довиряешь свому ридному командиру?

Тот замахал руками, оправдываясь:

– А шо я, шо я? Я тильки спытал, що вже и спытать не можна? Як воно може таке буты, щоб мы из вогню да в полымя вскочили? Щоб ото р-раз, и у саме, можно сказать, логово!

Перукарников пожал плечами:

– Микола, я вас умоляю, какая разница, где немца бить: у себя дома или у него? В тылу небось фрицы пожирнее. И товарищ Сталин всем нам лично вручит ордена за проявленный героизм!

– Ура-а! – немедленно отреагировал Маметов.

Салонюк понял, что утратил контроль над ситуацией.

– Тихише, хлопци, тихише, – приказал он. – Бо до нас з того замку, – помахал рукой куда-то себе за спину, – уси фашисты збегуться, та у финали цей середневичной драмы товарищу Сталину никого буде орденами нагороджувать.

Жабодыщенко схватил свою снайперскую винтовку и лег на землю, пристально вглядываясь через прицел в ту сторону, куда указал его командир:

– Ага, точнисинько якийсь замок видно! – Полюбовавшись некоторое время открывшимся пейзажем, он продолжил как ни в чем не бывало: – Ну та що, у брата мого кума, у западэнцив, таки теж е: от хрест святой, сам бачив.

Салонюк срочно принялся разглядывать замок в бинокль, чтобы самому убедиться, что он не поспешил с выводами:

– Тильки не кажи, що мы з-за Гали попалы до брата твого кума.

Жабодыщенко не собирался сдаваться:

– А шо там зараз – вийны нема, чи там вже тыл?