Змеи, драконы и родственники - Угрюмов Олег - Страница 15

Все время, пока Оттобальт яростно спорил с Сереионом, посол Муспапс строил глазки министру Мароне, а Марона строил глазки Муспапсу, отчаянно пытаясь придать неожиданной ситуации вид того официального приема, с которого все и начиналось.

Хитроумный хаббс понял одно: король и Сереион слишком часто и внимательно рассматривали один из черепов, висевших на стене, – и этот череп наверняка был крайне важной вещью. Скорее всего это и были останки злополучного Юркич-хана – неоспоримое свидетельство его гибели, каковое Муспапс решил добыть во что бы то ни стало для демонстрации на родине.

Он пошевелил ушами, оскалился (ох не зря в Вольхолле была популярной поговорка: «Скалится, как хаббский череп») и елейным голосом произнес:

– Моя скромно просить этот голова, – и он указал на беззубый череп, – как факт казнить, а не спасаться. Моя предлагать меняться. Что хотеть великий король?

Едва-едва успокоившийся после спора с Сереионом Оттобальт ошарашенно воззрился на хаббса:

– Марона, он опять чего-то хочет. А ты объясни ему, что я не тот, за кого он меня принимает. То есть я-то тот, но не тот, кто он думать… Вапонтиха ему в глотку! Скоро я окончательно потеряю голову и ее можно будет вывесить здесь на стене напротив Зифянтия. В общем, растолкуй послу, что по ряду уважительных причин мой ответ отрицательный. И вообще, я обедать хочу, а там в приемной еще целая толпа таких же…

Марона с готовностью склонился к королевскому уху и заговорил так, чтобы слышали его только Оттобальт и Сереион:

– У меня, ваше величество, есть идея, которая вам понравится своей незамысловатостью и легкостью исполнения и позволит немедленно приступить к долгожданной трапезе.

Король насторожился. Все незамысловатые идеи первого министра в итоге сводились к ужесточению режима экономии государственных денег, сокращению тяжелой рыцарской конницы, диким спорам по поводу покупки нового оружия и обязательно завершались выпадом против несчастных мульчапликов, которых Марона отчего-то на дух не переносил.

– Ну, выкладывай свою идею.

– А давайте отдадим этому выходцу из орды какой-нибудь череп из тех, что валяются без дела внизу, и скажем, что это и есть голова его Юркич-хана. Да для укрепления дружбы и взаимопонимания между двумя нашими государствами и беззубого Пуримурзиля не жалко, все равно вы, ваше величество, его никогда не любили.

– Не любил, – растерянно подтвердил Оттобальт, окончательно растерявшись.

– И зачем тогда нам сдался этот Пуримурзиль? – настойчиво вопросил Марона.

– Для симметрии, – поведал король глубокомысленно.

Глаза первого министра медленно полезли на лоб. Сереион тоже не остался в стороне от обсуждения:

– Подтасовка фактов нарушит историческую достоверность, – упрямо повторил он. Но тут же вспомнил, что факты говорят не в пользу Упперталя, а потому историческая достоверность ни к чему, и совсем иным голосом добавил: – Впрочем, отчасти это уже не наша история.

Оттобальт понял, что снова пропустил что-то важное и что драгоценные подданные совершенно не собираются посвящать его в детали.

Посол Муспапс тревожно ожидал ответа на свою просьбу.

– Какая еще подтасовка фактов? Почему не наша история? Теперь я ничего не понимаю, – взмолился король.

Марона расцвел самой чарующей из обширного арсенала своих улыбок:

– Ничего особенного вам и не нужно понимать, ваше величество. Просто следует учитывать, что хаббская история основана на вымысле, а наша – на правде. Вот и получается, как вы сами мудро и проницательно заметили, что, с какой стороны ни посмотри, ответ отрицательный. Но череп отдать все-таки стоит, поэтому ответ наш положительный. А что касается симметрии, то неужели не найдется чем заменить какого-то беззубого Пуримурзиля?

Король понял, что если еще немного поглядит на любезно улыбающегося Муспапса и его шевелящиеся уши, то окончательно утратит веру в светлое будущее:

– Так, с меня хватит, – решительно подвел он итог переговоров на высшем уровне. – Дайте этому проходимцу, чего он хочет, всучите, кого хотите, и вытолкните отсюда, потому что втроем вы меня точно доконаете.

Жаркий летний полдень.

Довольно большое лесное озеро, спрятанное в самой чаще леса.

Тишина.

Божья благодать.

Даже теплый ветерок так лениво и неохотно трогает стебельки осоки, что они не шелестят, а лишь едва заметно колышутся.

Выползла на плавающее под самым берегом бревно маленькая лягушка, открыла было рот, чтобы квакнуть, но передумала и плюхнулась обратно, в теплую, как парное молоко, воду. И круги разошлись медленно-медленно и совсем недалеко.

Нечто огромное, похожее на какой-нибудь тысячелетний дуб-рекордсмен с замшелой грубой корой, примостилось в душистых травах, сладко посапывая и негромко беседуя.

Может ли такое быть, спросите вы?

Может, если речь идет о Гельс-Дрих-Энне, трехглавом водяном драконе, страннике, маге и мыслителе, известном на весь Вольхолл. Легенд о нем было сложено великое множество. В частности, утверждали, что он родился неизвестно где и пришел неизвестно откуда.

На самом деле Гельс-Дрих-Энн мог путешествовать по мирам и временам, там завтракал, здесь обедал чем бог пошлет. Несмотря на проявлявшиеся периодически людоедские замашки, был большим гуманистом, и за советом к нему шли отовсюду. Он редко когда отказывал, обычно старался помочь по мере сил. Поэтому помощи и защиты у него просили и жук, и жаба.

Что же до трех голов, то они у дракона были каждая со своим вкусом, наклонностями и характером. Так что самые важные вопросы решались у них тайным голосованием.

Сейчас голова Гельс как раз неспокойно спала, пуская носом струйки дыма и бормоча что-то маловразумительное, а головы Дрих и Энн тихо, чтобы ее не беспокоить, обсуждали сложившуюся ситуацию.

– Ээ-э, нет, батенька, – незнакомым голосом заявила голова Гельс, – пожаг миговой геволюции так не газдувают, так только одна пгофанация выходит.

Голова Энн печальным шепотом пожаловалась голове Дриху:

– Это с ним уже с прошлой недели продолжается, с тех пор как он сожрал кружок марксистов.

– Подумаешь, марксисты, – недовольно заявил Дрих, – мы вот позавчера хор этих, далеко продвинутых, которые по утрам прыгают, хлопают в ладоши и песни поют…

– Свидетели Конца Света и Братство Желтого Луча, – подсказал Энн.

– Именно-именно, – закивал Дрих. – Тоже на завтрак употребили, и ничего – не поем. – Тут он широко улыбнулся во всю необъятную пасть. – А ты видел, как они построятся на берегу на утренней зорьке и давай часа два горлопанить: «Я теперь не один, я твой сын, ты мой отец, ты со мной на работе, в трамвае, в туалете, буду нести твой свет людям до гробовой доски, аллилуйя, аллилуйя!»

– Дык там у людей жизнь нервная, тяжелая. Инфляция, девальвация, сплошные экономические и политические кризисы, – сочувственно молвил Энн. – Какая психика это выдержит?

– Но слова-то и рифмы могли бы придумать и получше, – не унимался Дрих. – А если бы нас как следует проняло?

Энн живо представил себе трехголовый ансамбль, исполняющий на утренней зорьке гимн Желтому Лучу, и содрогнулся.

В этот момент и высунулась из близлежащих кустов голова драконши Аферты.

– Ужасно. Как говорят у нас, у драконов, ни уму ни сердцу.

Дрих и Энн искренне обрадовались:

– Привет, красавица, какими судьбами тебя сюда занесло? Только не ври, что захотела старика увидеть.

Аферта кокетливо улыбнулась:

– Не такой уж ты старик, как я погляжу. Небось по-прежнему за дамами ухлестываешь по всем измерениям.

При упоминании о прекрасном поле длинные уши Гельса затрепетали, и он моментально проснулся:

– Что касается всех измерений, то это ты лишку хватила. Нынче жизнь не та, нашего брата днем с огнем не найдешь, остались только те, что под водой обитают или в глухомани живут. А кому не повезло и кто в центре цивилизации застрял – те от ученых прячутся, плодом воспаленного воображения прикидываются.