Голубая кровь - Угрюмов Олег - Страница 33

Но душа Кайнена онемела и впала в оцепенение, будто ящерица в холодную пору. Ей было уже все равно, что творится вокруг, ибо существует некий предел страданий, которые могут выносить человеческие души. За этим рубежом для каждого начинается свой лимб.

Бираторы и инженеров защитить удалось, но тут Омагра подогнал к стенам стрелков, которые выпустили в сторону крепости положенные стрелы, обмотанные какими-то волокнами, пропитанными пахучей дрянью.

Гореть в каменной цитадели было почти нечему, но та смесь, что была на вражеских стрелах, давала едкий коричневый дым. От него слезились глаза и горло сдавливало костлявой рукой удушья.

Горящие стрелы тушили, окуная в чан с красным вином, забродившим на этой жаре. Кислый запах бродящего вина смешивался с запахом варварского состава, и защитникам с каждым мгновением становилось все труднее дышать.

Обливаясь потом, жадно ловя ртом воздух, чумазые, обезумевшие, воины Каина понимали, что еще несколько литалов этого неистового сражения – и они просто повалятся без сил, не в состоянии защитить ни себя, ни своих близких. И тогда остаткам палчелорской армии (жалким, но все так же смертельно опасным) нужно будет только добить их. Воды отчаянно не хватало. Драгоценные капли нацеживали в медные сосуды. В них вода приобретала неприятный металлический привкус, но глиняные могли разбиться, а жители крепости не имели права на такую роскошь, как потеря целого кувшина воды.

Под деревянными настилами стонали раненые. Их становилось все больше и больше, несмотря на то что оставались лежать здесь только те, кто находился в беспамятстве или просто не владел своим телом. Все прочие, получив первую помощь, наспех перевязанные, ковыляли обратно, чтобы встать в строй.

Многие воины просили прижечь раны горящей головешкой, чтобы остановить кровь, и, сцепив зубы, мужественно выносили эту мучительную процедуру. У управителя Микхи дрожали руки, когда он делал это, и вскоре его заменила Уна. Девушка сама не ожидала от себя такой выдержки. В какой-то миг ей показалось, что лучше бы это в ее плоть втыкалась раскаленная деревяшка, однако солдаты подбадривали ее:

– Ничего, не робей. Выживем – полечимся. А если нет, то и так сойдет. Все равно впереди погребальный костер: никто и не разберет…

Жутковатое утешение, но оно действовало. И Уна подносила мерцающий оранжевым конец головни к ране.

Взвыв, воин клял на чем свет стоит и Суфадонексу, и Даданху, и Омагру, и мать своей супруги, и еще кого-нибудь. Но тут появлялся Каббад, держа наготове горшочек с целебной мазью, которая хоть как-то умеряла боль, притупляя на время ощущения. И воин торопился к своим, прихрамывая, охая и ругаясь так, что небесам стало бы жарко, если бы они не были раскалены…

Один из милделинов-топорников стоял на стене как-то странно, боком. Килиан подумал, что ему неудобно замахиваться, сил уходит больше, – он что, не понимает этого? Правда, Килиан подумал об этом гораздо короче и резче. А потом он увидел, что топорник смотрит только одним глазом, а вместо второго у него красно-сизая опухоль в пол-лица.

В начале осады такая рана считалась бы тяжелой, но сегодня на нее уже никто не обращает внимания. И даже повязку солдат снял, потому что сползет, не ровен час, в самый неподходящий момент.

Крайняя правая башня и часть стены на две длины меча вокруг нее были недоступны атакующим. Там когда-то белые камни побурели от пролитой на них крови, там громоздились тела, и когда они не давали защитнику этого участка сдвинуться с места, он сбрасывал их на головы палчелорам, которые карабкались наверх с упорством безумцев.

Руф был страшен. Его и прежде бронзовая кожа за несколько последних дней потемнела, и многочисленные шрамы и рубцы теперь выделялись на общем фоне светло-желтыми полосами. Весь он был в потеках грязи, пота и в красно-бурых пятнах. Особенно страшным было лицо, на котором своя и чужая кровь запеклась коркой и образовала жуткую маску с глубокими прорезями морщин. Только бело-голубые белки сверкали на ней, и солнце плескалось в его непонятных глазах, приобретших в этот день цвет темного пламени.

В одной руке Руф держал топор, а в другой – раллоден. Он орудовал обеими руками так, словно они были обе правые и принадлежали разным людям.

Вот он с размаха всадил топор в спину палчелора, перевалившегося через стену и на короткий миг оставшегося незащищенным, а другой рукой проткнул живот воину, подходящему справа. Третьего Руф тут же ударил ногой в челюсть, и сила удара была столь велика, что плохо установленная шаткая лестница вздрогнула и пошла назад, увлекаемая тяжестью падающего тела.

На какое-то мгновение Кайнен остался один и тут же со звериной стремительностью прижался к боку башни. Мимо просвистели несколько стрел, выпущенных почти наверняка. Другой бы уже лежал пронзенный ими, но Руф только прикрыл на секунду глаза…

Почти раздетый варвар напал на него, будучи уверен в том, что этот воин сейчас ничего не видит – веки-то опущены. Но клинок раллодена рассек его тело наискось – от плеча до бедра.

/Врага нужно чувствовать на расстоянии и с закрытыми глазами. Ты этого не понимаешь. А если не понимаешь, то долго не проживешь. Вот, я же тебе говорил… /

– Отец! – заорал Килиан, отбиваясь от двух наседающих врагов. – Отец! Троих!..

– Где же я возьму троих?! – проскрежетал Кайнен себе под нос, насаживая палчелора на короткий дротик.

Варвар повалился под стены цитадели, унося такое драгоценное оружие. Аддон выхватил из-за спины топор и оглушил следующего нападающего обухом, не успев даже развернуть оружие как надо.

Глава клана видел, что сыну приходится тугона его участке осталось всего два здоровых солдата и трое легкораненых. Все – эстианты, то бишь конники, не привыкшие с утра до ночи махать мечами на стенах. Да и у самого Килиана с ногой становилось все хуже и хуже. Он старался не опираться на нее лишний раз, но разве убережешься в этой свалке?

И тут внезапно стало полегче.

Откуда подоспела помощь?

Несколько женщин, надев доспехи убитых или тяжелораненых солдат, ухватив покрепче копья и топоры, поднялись на стены, желая поддержать своих мужей и братьев. Если погибать, так с песней.