Дракон Третьего Рейха - Угрюмов Олег - Страница 40

Правда, мы слегка проголодались и не знаем, где находимся. Но это не повод для пессимизма, а знак судьбы… в населенном пункте, эти, как их… (тут Морунген сморщился, припоминая и бормоча: Белокочки, Белобочки, Белодверки… радостно озаряясь) ах вот – Белохатки! ИХ мы обязательно найдем, чего бы это нам ни стоило! А пока все убедились, что вокруг полно врагов…

– Волосатых партизан! – подсказал Ганс.

– Да, волосатых партизан, с которыми нам предстоит покончить, не то нас ждет несмываемый позор или голодная смерть. Все по местам, отправляемся немедленно!

Как гласила бы народная немецкая мудрость: пятеро голодных танкистов куда страшнее сытой армии, и практика это подтвердила.

ЧАСТЬ 2

Совсем другая глава

Треск. Грохот. Шум падения.

Кряхтение. Кашель Нечленораздельное бормотание.

И все это безобразие окутано изумрудно-зеленым нежным свечением

– Шо то було? – произнес требовательный голос.

– А Бог его знает.

– Запомни, Жабодыщенко, раз и навсегда Бога нет.

– Понял. А шо ж то було?

– А хрен его знает…

Не так уж и пусты были многострадальные Белохатки в тот самый день и час, когда гордый красавец танк внезапно атаковал их.

В сарае, пристроенном к избушке деревенской колдуньи Гали, как раз затаился небольшой партизанский отряд.

Возможно, вы скажете, что пять человек вовсе не партизаны, а тем более не отряд, но это глубокое заблуждение. Именно означенное воинское формирование, в состав которого входят: командир Тарас Салонюк, снайпер Микола Жабодыщенко, подрывник Василь Сидорчук, автоматчик Иван Перукарников и боец Колбажан Маметов, чьего имени никто в отряде толком произнести не мог, – и удерживало высоту 6, тормозя продвижение войск вермахта на данном участке пути.

Словом, это была очень грозная сила.

В момент столкновения танка и Галиной избушки грозная, однако ничего не подозревающая сила устраивалась на ночлег в сарайчике, прилегающем к домику с противоположной от поля стороны. Оставив тоскливого Жабодыщенко первым стеречь покой и сон товарищей по оружию, они собирались отдохнуть после славного ратного труда на благо родины, каковой выражался в подрыве стратегически важного моста через реку.

Подорвав сие достижение инженерной мысли (а у обитателей Белохаток уже давно руки чесались это сделать), Салонюк был уверен, что этой ночью немецким танкам сюда не добраться. Что же до бравой германской пехоты, то благоприобретенный опыт давно уже отучил ее соваться куда-либо без прикрытия мощной брони. И посему партизаны вполне могли отдыхать с чистой совестью и чувством глубокого морального удовлетворения за гадость, учиненную фашистским захватчикам.

Домик Гали, слывшей на хуторе ведьмой, выбрали неспроста: во-первых, он находился в отдалении от самого хутора, на краю леса. Дальше уже начинались болота, и, вероятнее всего, немцы сюда не должны были бы соваться. Кто ж, находясь в здравом уме и твердой памяти, полезет в чащобы и топи? Во-вторых, именно отсюда было удобнее всего в случае непредвиденной атаки «огородами, огородами – и уйти к Котовскому». Правда, пришлось бы пересекать заснеженное колхозное поле, но и это было на руку отряду Салонюка. Ведь поле еще с прошлых малоурожайных лет было завалено промороженными до каменной твердости кучами некондиционных бурачков, которые не смогла одолеть даже хуторская скотина, а кроме того, осторожным немцам во всяком русском поле виделось минное.

Как известно, двум гениальным мыслям удается столкнуться лбами именно в том месте, где дело доходит до выбора. И Морунген выбрал этот же дом из соображений безопасности – на тот случай, если основные силы красных расположены на хуторе.

Партизаны не успели даже сообразить, почему таким знакомым кажется им приближающийся и усиливающийся рокот, как стену нестойкого сарайчика сотряс мощный удар.

Как ошпаренные, выскочили они на улицу и застыли на месте.

Прямо у них на глазах огромный танк, педантично выкрашенный в зимний камуфляж – абсолютно, кстати, незнакомый танк: не «Тигр» и не «Пантера», а машина гораздо более мощная и, судя по всему, опасная, – въехал в стену Галиной избушки. После чего окутался весь изумрудным сиянием неизвестного происхождения и… исчез.

Исчез танк тихо и безропотно: ни криков, ни грохота, ничего подозрительного. Только шелестел ветер в тонких ветках вербы, потрескивал легкий морозец, и о реальности происходящего свидетельствовали лишь следы гусениц танка – непривычно широкие и глубокие, обрывающиеся будто бы на полуслове.

Салонюк потрясенно оглядел опустевшую местность и перевел дух. До него медленно доходило, что и он сам, и находящиеся в его подчинении бойцы были на волосок от смерти. Вынырнувший из ниоткуда и укативший в никуда танк мог стать жирной точкой в последней фразе их славной биографии.

– Уф-ф! – сказал командир и невозмутимо опустился в ближайший сугроб.

Ноги повиноваться отказывались.

Лишенный такого живого воображения Жабодыщенко подскочил к нему и начал вытягивать начальство из снега, полагая, что ему (начальству) там не место. Не положено командиру партизанского отряда сидеть в снегу в полуобморочном состоянии, ибо тогда бойцам остается только коллективное помешательство на почве пережитого.

Пыхтящий и сопящий Микола Салонюка не взбодрил и не успокоил.

– Ну ж бо ото як в сказци про три порося: яку вони хатынку не построять – вовк все спортить! Жабодыщенко! А що ты мени дыхаеш в вухо, як бегемот на переправи? Николы не сказав бы, що ворогу ця халупа приглянеться… – Тарас почухал в затылке и, обращаясь к одинокой вербочке, сообщил: – Як мудро казав генерал Шкрабалюк: николы не кажи николы, бо в житти таке бачити доведется, що потим на себе дивишься и почуваешь, як ота дурна свыня на карнавали у папуасив.

– Во и я кажу: тильки-то почув цей гром, здалося мне шось недобре, – встрял Жабодыщенко.

Салонюк попытался отцепить подчиненного от рукава своего ватника:

– Що ты в мене вчепывся, як рак? Какого дидька лысого ты тут робиш? Я ж тоби наказав буты на посту с того боку хаты!

– Товарыш Салонюк, – обиделся Жабодыщенко, – да с того боку никого нема та ничего не видно, окрим бисова зимового лиска. От я и решив вам про це сказати… Та не успив. И як ця клята танка подкралася до нас, не розумию!

– Через такий талант, як ты, Жабодыщенко, у мене життя як у собаци на перелази. Ось зараз щось треба робыть, а ты заместо того трындиш, мов склянка. Годи чавкаты своим ротом, хапай гвинтивку та добряче с хлопцами тукайте, куды фашист заховався!

Молчавший до сих пор Перукарников горестно вздохнул, подхватывая автомат:

– Эх, говорил мне ефрейтор Бурулькин: не наливай кашу в флягу, а я его не послушал.

Это заинтриговало Жабодыщенко.

– Ну и шо було потим?

– А ничего. Пришлось выкинуть на следущий день. – И нырнул под нависающее бревно.

– Кого, кашу чи флягу? – устремился следом Жабодыщенко.

– Да все – и кашу, и флягу, потому что стали они навеки неразлучны, как вот мы с тобой и наш ротный миномет, будь он неладен.

– Ну и до чого тут миномет? Не розумию. Ты про кашу кажи, шо ты з ней зробив?

Но истории многострадальной каши не суждено было завершиться этим прекрасным морозным утром.

Изумрудно-зеленое свечение, гораздо более необычное, нежели вареная перловая крупа, вытеснило из головы партизан все посторонние мысли.

– Товарищ Салонюк! – заорал сообразительный Перукарников (у которого, заметим в скобках, был инженерский диплом). – Вам на это стоит посмотреть, а то, сдается мне, оно вот-вот исчезнет!

Жабодыщенко, открыв рот, доверчиво глазел на чудо:

– Матинка ридна, шо ж воно таке?!

На желтом крашеном полу была небрежно начертана магическая пентаграмма, из центра которой волнами расходился необычайный зеленый свет. Во всяком случае, Мулкеба безошибочно признал бы в этом рисунке пентаграмму, а вот ушлый Салонюк – хотя таких умных слов не знал – с интересом его разглядывал: