Дракон Третьего Рейха - Угрюмов Олег - Страница 23

– Латно, ферштейн, – с неподражаемым достоинством ответствовал на это Дитрих. А что взять с женщины? Она является существом несовершенным, даже если у нее такой точеный античный профиль. – Я делайт вид, что не слышат тфой глюпый больтофня. Ты покасыфайт, где ест курка, млеко, яйко. И есчо, ты ест не куролейсить по степи в фаленках, а ест залесат съюда, ко мне, на бистрый немеский панцер.

– Знаю я твой «бистрый немеский панцер» – уже и душу, и глаза намозолил. Руку даме дай, что уставился гляделками? Или у вас там в Германьи такое не заведено?

Последнее слово поставило Дитриха в тупик, и он спросил с доверчивостью ученого-натуралиста:

– Что значит ест «зафедено»? Почьему я не знайт такой руский слофо?

– Заведено – это когда… ну, понимаешь, нет? Вот твой дурацкий панцер сейчас гыр-гыр-гыр-гыр: за-ве-ден. – Она ритмично поколотила кулаком по танку в такт словам. – Соображаешь?! Заведен – это когда я, как дура, значит, здесь внизу должна кричать, чтобы ты там, наверху, хорошо меня слышал, наглая твоя фашистская морда! Соображаешь, ферштейн?! – И, бросив короткий взгляд на меняющееся на глазах выражение лица немца, пробормотала: – Ой, нет! Наверное, неудачный пример, по новой объяснять придется.

Что бы ни чувствовал в этот момент сам барон фон Морунген, он не уронил ни чести фамилии, ни чести мундира. Руку даме протянул и помог ей взобраться на танк. Затем повернулся к своим подчиненным и отдал несколько коротких распоряжений, после чего все моментально заняли свои места, словно их больше не интересовали объяснения, которые им могла дать эта женщина

– У-ух, – сказала она, прикасаясь к горячей броне. – Ишь как раскалился на солнце. Как же вы в нем выдерживаете-то в такую жару? – Ей очень хотелось добавить вслух «так вам и надо», но она мудро воздержалась.

Тем временем Дитрих поспешно рылся в памяти в поисках самой точной формулировки:

– Гыр-гыр-гыр, кофоришь. Фашиский морда все понимайт! Будьеш мнохо больтать, я прикасыфайт, и Ганс делайт тебья пух-пух из этот пульемет! А тепьерь дафайт покасыфайт, пока я допрый…

Майор Дитрих фон Морунген был несколько озадачен: если верить всему, чему его учили на протяжении последних лет, то он должен был испытывать к этой поселянке исключительно холодное презрение, каковое совершенно исключало возможность на нее обидеться. Обидеться ведь можно только на равного. Однако, невзирая на необычность ситуации, в которую они попали, и на совершенную неопределенность будущего, Дитрих страшно обиделся на русскую фрау за ее пренебрежительный тон и плохо скрытую неприязнь. Разумом он понимал, что к завоевателям никто пылкой любви не питает, и все же… Он бы с удовольствием не разговаривал с русской, чтобы своей неприступностью и холодностью дать ей понять, как он обижен, но обстановка обязывала его поступать совершенно противоположным образом. Поселянку следовало допросить поподробнее, чтобы наконец установить, где они и что с ними могло стрястись. Для начала он решил продемонстрировать свою проницательность и, указав пальцем сперва на ватник, а потом на валенки, спросил:

– Почьему так хлюпо выхлядеть? Что естъ это? А это? – И потянул за платок.

– Ну, ты, – огрызнулась поселянка, – сам-то не больно умно выглядишь. А ручонки свои убери, я этого не люблю. Оккупант поганый. Будешь приставать, заеду по сусалам, не посмотрю, что ты немец в фуражке!

– Что значит «не болно умно выхляшу»? – съязвил Дитрих. – Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?

– Доблестный немецкий зольдат я любить, а лапы свои держи при себе, не то будешь сам искать, где есть курка, млеко, яйко! Понял?! – сообщила неприступная фрау.

– Корошо! Корошо! Дитрих все понимайт! Матка никокта ест не фольноваца! Немеский зольдат руский киндер унд руский матка нихт обижайт.

– То-то же! «Немеский зольдат»… Меня разлютуешь – не миновать тебе тогда зольдатской могилки, – сказала она, поправляя поочередно платок и волосы. Затем победоносно глянула на немца и командирским голосом приказала: – Так! Поедем сначала в лес, к реке! Давай гони свой панцер вон туда! А то я уже на этом солнце вся испарилась. – И она указала рукой куда-то вперед.

Осмотрев местность, Морунген обнаружил в указанном направлении маячившие на горизонте сиренево-голубые холмы. Он яростно почесал шею под ларингофоном и скомандовал:

– Клаус! Разворачивайся! Едем! Ориентир – холмы на северо-западе!

Не бывает народов исключительно глупых, исключительно трусливых или поголовно смелых и отчаянных. Любой народ состоит из множества отдельных людей, каждый из которых имеет свой собственный характер и умственные способности. Преобладающее большинство, собственно, и определяет уровень цивилизованности целого народа. В этом смысле бруссам до какой-то степени даже повезло.

Нет, талантливых ученых среди них нет и никогда не было, умных и прозорливых правителей, способных объединить под своей рукой разобщенные племена, тоже пока не находилось, хотя появления такого вождя с ужасом ожидал весь цивилизованный мир. Бруссы славились своей глупостью, отсутствием воображения и диким упрямством, сравнимым разве что с упрямством быка-тяжеловеса на его родном пастбище.

Подобный набор качеств мог бы привести к краху и полному истреблению любой народ, если бы все наши недостатки не являлись прямым продолжением наших достоинств. Имелись такие достоинства и у варваров. Они были глупы, зато веками оттачивали коварство и хитрость, и их уловки могли ввести в заблуждение кого угодно; они были лишены воображения, зато их почти невозможно было испугать, ибо тягостные мысли о возможных последствиях своих действий никогда не посещали их умов, равно не терзали их бесплодные сомнения, колебания и угрызения совести. А потому бруссы являлись очень стойкими людьми. Невероятное же упрямство было следствием завидного упорства в достижении намеченных целей. Словом, от варваров было так же сложно избавиться, как от комаров.

Это было довольно многочисленное племя, и потому ватага его воинов и охотников насчитывала более сотни человек. Они уже третий день пробирались лесной чащей, двигаясь по направлению к столице.

Лазутчики, выбравшиеся на край леса, чтобы с холмов осмотреть окрестности и убедиться в том, что со стороны степи их племени не угрожает никакая опасность, сразу заметили стремительно приближающееся чудище. Они не видели ничего подобного, и в их языке не было даже приблизительного понятия, чтобы описать соплеменникам странное существо, однако это никак не повлияло на положение вещей. Имеющий имя или лишенный его, но огромный зверь должен быть пойман и уничтожен. Если он состоит из мяса и костей, то будет съеден, и, судя по его размерам, еды хватит на всех. Если его шкура будет прочной и красивой, то из нее либо сделают одежду, либо обтянут ею щиты. А кости пойдут на изготовление орудий и украшений. Что же касается несуразно больших размеров неизвестного создания, то это была не такая уж и редкость – в Вольхолле водились твари и покрупнее, и любую из них можно было убить. Главное, навалиться всем миром и постараться как следует.

Нана-Булуку Кривоногий Медведь, вождь племени, злорадно усмехаясь, расставлял своих лучших воинов и охотников по обе стороны широкой лесной просеки. Те, что поплоше и понеуклюжей, рубили в этот момент дерево средних размеров, чтобы перегородить упавшим стволом путь. Конечно, со всех сторон выгодней было бы свалить могучий и кряжистый дуб, однако на эту каторжную работу времени уже не оставалось. Вождь был уверен в том, что диковинный зверь обязательно изберет именно эту дорогу, которая, кстати, вела к довольно полноводной и глубокой лесной реке. Видимо, измученный жарой и жаждой, он стремился на водопой.

Тварь приближалась очень быстро. Вскоре острый взгляд вождя мог различить ее странное тело, не похожее ни на что виденное им ранее. А встречный ветер донес до него страшный смрад и жуткие звуки, издаваемые чудищем.

Надо сказать, что на аппетит привычных ко всему бруссов это нисколько не повлияло и они приготовились атаковать свой будущий обед.