Смерть Ильи Ильича - Угаров Михаил Юрьевич - Страница 7

АРКАДИЙ. Вас, видно, сбила с толку марлевая повязка?

ОБЛОМОВ. А вас?

АРКАДИЙ. Фрак… Где же теперь ваш халат?

ОБЛОМОВ. В шкапу. Я его больше не надену.

АРКАДИЙ. Что-то случилось?

ОБЛОМОВ. А с вами? (Указывая на марлевую повязку.)

АРКАДИЙ (указывая на стол). Может, пройдем в дом?

ОБЛОМОВ (быстро). Нет-нет!

АРКАДИЙ. Видите ли, Илья Ильич… После первого моего визита к вам, придя домой, я почувствовал легкое недомогание. На которое поначалу не обратил должного внимания. Помните, вы чихнули под столом? Я лег на диван и встал лишь к обеду другого дня. Потом снова лег и заснул. А проснувшись… Мне не захотелось больше вставать.

ОБЛОМОВ (быстро). Ужинали на ночь?

АРКАДИЙ. Необычно плотно. На другой день – то же самое. Нет сил встать с дивана. Зачем? Одеваться, идти куда-то и что-то делать? (Воодушевляясь.) Я тут же сел писать письмо доктору Шмитке об открытии, которое я сделал: душевные болезни заразны! Болезнь передается воздушно-капельным путем.

ОБЛОМОВ. Чихнул. От пыли.

АРКАДИЙ. Вот вам захватывающий научный эксперимент! Я буду проводить его сам над собою. Как доктор Рёдель, – он привил себе свиную лихорадку и погиб. Но оставил потомкам дневник наблюдений над болезнью, и тем самым спас множество жизней! Мой коллега по Аугсбургской школе нервных патологий, доктор Шмитке, должен по достоинству оценить это научное наблюдение. (После паузы.) Правда, письмо я так и не отправил. Потому что не дописал до конца… А вы? Что означает ваш фрак?

ОБЛОМОВ. Я?.. Я теперь читаю газеты, статьи. Обо всем. О торговле и нравственных вопросах времени. Речи депутатов. Об эманципации женщин, наконец. Знаю, зачем войско послано на Восток. И отчего английский посланник спешно выехал из Константинополя, и когда проложат новую дорогу в Германии. Я догнал жизнь.

Пауза.

Аркадий осматривает Обломова каким-то новым, очень придирчивым взглядом.

АРКАДИЙ. Кто она? Какова собою?

ОБЛОМОВ (смутившись). Какова? Ах, ты Господи, не сказать. У ней одна бровь никогда не лежит прямо, а все немного поднявшись. И не нащипана пальцем в ниточку. Нос выпуклый, губы ровные. Росту среднего. Кушает с аппетитом. А как в пятнашки играет, как увертывается! А догнав, пятнает по спине довольно сильно.

АРКАДИЙ. Хм… Фрак и бабочка! А халат теперь висит в шкапу. Послушайте, Илья Ильич, – это меняет всю картину! А ведь я уже, было, составил вашу историю болезни, гисторию морби … Чем ей не понравился ваш халат? Отдайте его мне. О чем вы говорите с нею?

ОБЛОМОВ. Что не нужно ужинать плотно на ночь. Стоит только поесть хорошенько, да полежать дня два, особенно на спине, так непременно сядет ячмень. А когда зачешется глаз, то надо примачивать простым вином, ячмень и не сядет. Ее этому няня научила. Что у меня нет цели в жизни. Что не знаю, для чего живу. Разве может быть жизнь ненужной? – говорит. Может. Например, моя. Ах! Ох!, – вы клевещете на себя! Я уж, говорю, прошел то место, где была жизнь. А впереди мне искать нечего – для чего, для кого? Тут она губку закусила… И говорит – слышите ли вы, Аркадий Михайлович! – она говорит: для меня. Для нее, то есть… Тут со мной сделалась лихорадка.

АРКАДИЙ. Это лихорадка жизни.

ОБЛОМОВ. Видите, что со мной теперь происходит? Мне даже говорить трудно. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, будто лег большой камень. Отчего это, доктор, и в горе, и в счастье, – в организме одно и то же?

АРКАДИЙ. Постойте, она сказала – для нее жить? Значит ли это, что она вас любит?

Обломов лезет под стол.

Куда же вы?

Из-под стола вылетают подушки: от больших до самых маленьких, числом с дюжину.

Обломов вылезает из-под стола.

ОБЛОМОВ. Зачем мне теперь нужен домик? Мой дом – вот (обводит руками комнату) и вон еще, за окном. Все моё! На ночь не ужинаю. Сейчас иду гулять. Мне велено обойти Екатерининскую канаву с двух сторон, по одному берегу и по другому. Она знает, чего хочет. Это оттого, что у нее брови не лежат ровно и не прощипаны пальцами. Думаете, не смогу пройти Екатерининскую канаву? Испугаюсь?

АРКАДИЙ (с сомнением). Погода сырая, вода в канаве гнилая, и вид самих зданий облезлый, – всё вместе наводит тоску.

ОБЛОМОВ. Да вы, верно, москвич?

АРКАДИЙ. Послушайте, отдайте мне вон ту, самую маленькую подушку! Она ведь вам больше не нужна?

ОБЛОМОВ. Заберите все! (Вздыхая.) Ах, доктор, у меня жар! И сердце колотится.

Аркадий аккуратно раскладывает подушки на диване.

Затем берет Обломова под руку и укладывает на диван.

АРКАДИЙ. Вот что, Илья Ильич… Видно, поспешил я с вашей гисторией морби . Прав был Карл Иваныч, здесь – казус… Закройте глаза, вытяните ноги. Вообразите шум дождя…

Садится на стул в изголовье дивана.

Обломов затихает.

(Говорит ровным голосом.) Слушайте мой голос и отвечайте на мои вопросы. Кто я?

ОБЛОМОВ (глухо). Доктор.

АРКАДИЙ. Хорошо.

ОБЛОМОВ. Доктор едет на свинье, с докторёнком на спине.

АРКАДИЙ (помолчав). Вы не верите мне? Вас сбили с толку врачи прежней школы? Они ничего не знают, кроме аптекарских снадобий. Что ни случись, у них рецепт один – слабительное и кровопускание. Кровопускание и слабительное. Но медицина сделала огромный шаг вперед, и доктора теперь другие. Мы ведём свою историю от Фридриха Шиллера, полкового доктора!

ОБЛОМОВ. В груди болит.

АРКАДИЙ. А отчего? Вы не знаете. Вас мучает неизвестность. Сейчас я буду развеивать ее. С вашей же помощью. Я буду называть вашу болезнь словами, и вам должно становиться от этого легче. Вы малоподвижны? Это называется – адинамия. Вы не хотите ничего делать? Это – апатия. У вас нет желаний и слабая воля? Это называется – абулия. Вам легче? (Резко.) Закройте глаза, ведь вам же сказано! (Ровным голосом.) Вообразите, что ветер шевелит листья на дереве, и скажите мне то, что вы хотите сказать. То, что скрываете. То, что слышите внутри самого себя? Ну?

ОБЛОМОВ. М-м-м…

АРКАДИЙ. Хорошо. Прислушайтесь. Не торопитесь. Что вы слышите? Что говорит в вас, в самой серёдке вашего естества?

ОБЛОМОВ. М-м-м… (Сонным голосом.) Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится… Донесут щело.

АРКАДИЙ (после паузы). Зыхала? Ну-ну-ну! Щело? Что это еще за – щело? Как понимать? Постойте-постойте, так нельзя! Мы так не договаривались, – чтоб ни слова не понятно! (Толкает в плечо Обломова.) Ну-ка, подвиньтесь!

Обломов подвигается к спинке дивана.

Аркадий ложится рядом.

Начнем все с самого начала! (Закрывает глаза.) Шум дождя! Ветер шевелит листья!..

Лежат молча.

(Сонным голосом.) Врать нехорошо, поэтому признаюсь. Я вас обманул. Мне на три года меньше, чем я вам сказал… И зрение у меня отличное, я все вижу. А в очках – простые стекла. Для солидности. Все вижу, все-все… Доктор медицины, а в шкапу что хранит? Не догадаетесь! В шкапу живет – Сивка, деревянная лошадь. Не лягается, есть не просит. Хороший, в боях проверенный конь… Степан видал, как я Сивку под уздцы из шкапа выводил… Степан больше у меня не служит. Прогнал за нерадивость… (Смеется.) А помните?… – «Иван Иваныч издавнб носил с собой кусок га… Была ему газета эта для утешения дана».

Аркадий засыпает.