Личный лекарь Грозного. Прыжок в прошлое - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 13

Я при этом не присутствовал. У меня надвигалась самая ответственная операция, которую я когда-либо делал в этом мире.

С утра меня слегка потряхивало, хотя я знал, что даже если мой пациент умрет, ничего неожиданного в этом не будет. Тем более, что Ходкевич с утра уже пообщался с отцом Варфоломеем, и оставил завещание для племянника.

Но я о таком исходе старался не думать и лишь перебирал в голове на сотый раз, все ли я сделал, чтобы все прошло благополучно.

Когда я зашел в операционную, у меня появилось чувство полного де жа вю.

Как будто это уже было и повторяется вновь. Светлая операционная ассистенты, ожидающие меня у стола, на котором лежал больной. Племянник Ходкевича сидел на лавке у стены, также одетый в халат и маску.

Я подошел к рукомойнику, висевшему на стене, и взял кусок мыла с магнита (небольшом кусочке магнетита, закрепленного в бронзовом держателе) и начал мыть руки, затем подошел к двум тазам стоявшим рядом на табуретах и стал мыть руки в слабом растворе аммиака. Пока мыл руки, вспоминал эпопею с мыловарением. Оказывается, мыло уже вовсю продавалось, но стоило таких денег, что мне было проще организовать маленькую мыловарню для собственных нужд. А вот с нашатырным спиртом пришлось повозиться. Найти и купить нашатырь, потом получить достаточно крепкую щелочь, ну и для завершения придумать, как растворить получившийся газ в воде.

Но в конце концов все преграды были устранены, и в результате я сейчас закончил мытье рук по методу Спасокукоцкого, и приступил к их дублению спиртом.

После этого на меня надели стерильный халат, а затем перчатки.

Больному уже был начат наркоз, в его правом предплечье торчала большая грубая игла, к которой была подсоединена трубка капельницы. На штативе висела двухлитровая бутылка с физраствором.

На другой руке была манжетка для измерения артериального давления.

Операционное поле было отграничено и обработано.

Сегодня вместе со мной у стола стояло несколько человек, два ассистента, которые вместе со мной будут принимать участие в операции, один дающий наркоз и последний, следящий за пульсом давлением и капельницей.

Я протянул руку и в ней мгновенно оказался скальпель, вздохнул и, прочитав короткую молитву, начал делать разрез.

Срединный разрез в верхней трети живота был сделан, рана просушена, брюшина подшита и сейчас в рану были вставлены расширители и один ассистент теперь выбыл из участия в операции — его задача держать эти зеркала.

В моих планах была простая гастроэнтеростомия (подшивание кишки к желудку), Ходкевич был крайне истощен, и ослаблен, поэтому мне хотелось завершить операцию, как можно быстрее. Тем более, что я совершенно не представлял, что меня ждет, когда я дойду до больного органа. Мне по любому вряд ли удастся понять, что там онко или обычный язвенный стеноз. И я решил делать заднюю позадиободочную гастроэнтеростомию по Петерсену. Кажется, он сделал ее еще в 19 веке, так, что я всего лишь не намного опережу его в этом.

Сейчас по моей команде ассистент отвел сальник вместе с поперечно ободочной кишкой вверх, Я протянул руку и в нее лег мягкий кишечный зажим, который я наложил на петлю тонкой кишки. В это время раздался голос другого ассистента:

— Давление начало падать сейчас сто на восемьдесят.

— Я скомандовал:

— Прибавь капельницу темп одна капля на счет сто один, и продолжил свое дело, в мою руку лег снова скальпель- разрез в брыжжейке поперечно ободочной кошки и в этот разрез выводится часть задней стенки желудка и вновь накладывается мягкий зажим. Я свел зажимы вместе и отграниченные ими участи кишки и желудка были совмещены, снова скальпель разрез желудка и кишки, тщательный туалет вокруг и у меня в руках иглодержатель, двухрядным швом ушивается анастомоз между желудком и кишкой. Разрезанные края брыжейки подшиваются к желудку. Все, быстрая ревизия брюшной полости и мы выходим из нее. Ушиваю наглухо разрез брюшной стенки и командую прекратить наркоз. Слушаю рапорт ассистента давление восемьдесят на шестьдесят. Пульс девяносто.

Ну, вот и все теперь пища из желудка у моего пациента пойдет не в двенадцатиперстную кишку, а в тонкую, это конечно чревато развитием всяких осложнений в будущем, но сейчас это не так важно, важно то, что он будет жить.

Я стянул перчатки с рук, локтем вытер пот со лба.

Эх, где вы мои девочки, которые так ловко делали это во время операций в моей прошлой жизни.

Видя, что мы отошли от стола, племянник Ходкевича подошел к нам, и боязливо косясь на зашитый разрез в животе своего родственника, спросил:

— Сергий Аникитович, так, жив, мой дядька остался?

— Операция прошла хорошо, видишь же, что дышит. Но пока еще ничего не известно, вот дня два три пройдет, тогда и посмотрим.

Все еще спящего Ходкевича вынесли из операционной а я начал приводить себя в порядок после двух часов, проведенных у операционного стола.

Теперь только надо надеяться, что и как в случае с Антонием все обойдется благополучно. Мои помощники суетились вокруг больного, укладывали его удобнее на кровати. Мне пока здесь было делать нечего и я, как всегда, раздраженный отсутствием часов на стене операционной, решительно пошел к себе в кабинет достал пачку чертежей и отправился к своим мастерам.

Когда я вышел на улицу, то в который раз подумал, что пора мне прикупить земли для моих производств. Хотя кузница у нас была на задах, ближе к ручью, но стук, постоянно доносящийся оттуда, раздражал всех. Наш главный мастер молодожен Кузьма занимал теперь каменное строение, в котором еще в прошлом году стояла стекловаренная печь. Мы разделили его на несколько небольших помещений, в которых теперь было царство оптики. На столах лежали чертежи линз, медные оправы, различные инструменты и приспособления для шлифовки.

Когда я зашел, там стоял громкий ор, молодой парень при шлифовке испортил линзу и, похоже, что сегодня у конюха будет работа, помахать розгами.

Увидев меня, все вскочили и поклонились. Я уже почти отучил своих работников каждый раз падать на колени.

Кузьма, многообещающе посмотрел на своего помощника и махнул рукой, тот живо выскочил в двери.

— Вот Кузьма смотри, принес я тебе кое-что, посмотри, я эту штуку уже год обдумываю, а сейчас наконец до тебя с ней добрался, — сказал я и положил на стол чертежи.

Кузьма с любопытством взял бумагу в руки и стал разглядывать.

Когда-то в детстве отец мне подарил оригинальный конструктор, в большой коробке лежали детали часов-ходиков с кукушкой, работавшие от небольшой гирьки на цепочке. И сейчас на бумаге было тщательно начерчено все, что осталось в моей памяти от тех времен. Хорошо, что я неоднократно разбирал и собирал эту конструкцию, и большую часть ее мне удалось вспомнить. Самое интересное, что эти часы вполне точно ходили и работали несколько лет, пока их не доломал мой младший брат.

Я надеялся, что мой ювелир сможет выточить шестеренки, которых в этом механизме было всего шесть, про кукушку и свисток я пока не вспоминал.

Кузьма внимательно изучал рисунки и затем спросил:

— Сергий Аникитович, ведь это часы такие? А их в такой размер, как здесь нарисовано, надо делать?

— Кузьма, там же размеры указаны, что спрашиваешь, конечно, в такой, я тебе все размеры шестеренок посчитал, но все равно наверно придется, где-то что-то менять, вот малая стрелка должна за двенадцать часов пройти круг, а большая за это время целых двенадцать.

— А как же Сергей Аникитович ночные часы они будут измерять?

— А будут они Кузьма измерять ночные часы так же, как и дневные, нет для них в этом разницы.

— Интересно, наверно, поэтому тут и устройство проще, чем в тех часах, которые я видел, для Новгорода делали, там ночные часы и дневные разные, как и положено, и они совсем не так работали. Сергий Аникитович, нету тут ничего сложного, думаю, справятся подмастерья мои с этой работой. Я сейчас все над телескопом размышляю, про который вы говорили, но пока у Дельторова стекло такое не получается, чтобы большую линзу сделать, уже несколько раз привозили, шлифую, а в нем только разводы радужные и не видно как следует. Может ты Сергей Аникитович, что ему подсказать сможешь.