Как сделать Россию нормальной страной - Малый Матвей - Страница 38

Коммунистов и фашистов можно обвинять лишь в попытке убийства всех без исключения граждан своей страны. Под словом «убийство» мы здесь совершенно обоснованно понимаем «лишение человека частной собственности, характера и собственной судьбы». Единственная тонкость здесь состоит в том, что такие убитые физически живут, требуют колбасы и водки и интенсивно вырабатывают обвинения против окружающих. Такие зомби называются «совки».

Горизонтальный метод основывается на перераспределении материальных благ и перераспределяются они поровну. То есть мне семьдесят рублей и Брежневу Л.И. — семьдесят. Ну хорошо. Однако я работаю у станка, а другие важное дело делают — перераспределяют. А ну-ка им еще по триста рубликов (ведь это дело поважней, чем у станка стоять). Ну ладно. А вот люди — организовывают труд простых перераспределителей. Им — еще по тысяче, ведь организовывать перераспределение — важней, чем перераспределять.

Таким образом, равное распределение (т. е. стремление к равенству в доходах) автоматически приводит к неравенству. Это неравенство неизменно и закреплено системой, положением человека в обществе.

Но это далеко не главное. Уровень поощрения не зависит от созданного человеком, а лишь от места, занимаемого в совершенно искусственной (и объективно не могущей выполнить своих целей) иерархии. Нарушается первейший принцип экономики: человек должен получать в зависимости от ценности созданного им.

В итоге, в обществе, лозунг которого равенство, одни в тысячу раз богаче других, и низы абсолютно бесправны и беззащитны перед верхами. Но взгляд людей, составляющих эту пирамиду, остается горизонтальным, человек обращает свое чувство зависти не к верхам, а к тем, кто находится на одном уровне с ним, однако получает на 30 копеек больше. Это фактор, усиливающий систему, для которой было бы весьма опасно, если бы люди, находящиеся на одном уровне, — например, простые колхозники, — объединились против руководства. Но так не происходит: именно сосед соседу и есть худший враг. Создается многослойная пирамида, где каждый уровень контролирует предыдущий и контролируется последующим. Вот и получается, что один человек, стоящий на вершине, может контролировать всех, а общество, основанное на равенстве, оказывается самым неравным.

Еда, одежда, мебель, квартира дают человеку возможность жить, обеспечив себе некую независимость. Если он обладает яркой индивидуальностью, с точки зрения горизонтального общества, опасно предоставлять ему независимость. А значит, чтобы держать под контролем такого человека, нужно дать ему меньше необходимых для жизни товаров. Если же речь идет о человеке, чей потенциал независимости минимален, то ему можно дать больше степеней свободы не боясь потерять над таким человеком контроль. Диссидент сидит в карцере, в то время как партийный руководитель ездит за границу. Итак, мы видим, что в обществе, основанном на равенстве, мгновенно рождается иерархия. Такое общество пытается обеспечить одинаковую зависимость от Социальной машины каждого своего члена.

Наше общество в значительной степени было меритократией наоборот: оно предоставляло возможности тем, кто не был способен их использовать, тем самым поддерживая всех в примерно равной степени зависимости. Это не могло не отразиться и на нашей сегодняшней элите.

Общество, основанное на равенстве, с горизонтальной точки зрения, действительно является самым равным и самым справедливым, в то время как с вертикальной точки зрения, это жесточайшая иерархия, имеющая своей целью одинаково закабалить всех своих членов, на какой бы ступени иерархической пирамиды они ни находились.

Как все-таки получить больше помимо системы? Можно было грабить и воровать, не под лозунгом перераспределения, а для себя. Такое поведение система жестоко карала. Вор вора понимает, и у них есть профессиональная солидарность, но если речь идет о борьбе за награбленное, воры хватаются за ножи.

Был и другой способ. Если ты хотел слушать песни «Битлз», а не Людмилу Зыкину, надо было втайне слушать «Голос Америки». Если хотел носить джинсы, а не штаны фабрики «Большевичка», надо было купить их на черном рынке. Там же можно было купить Платонова, Пастернака, Бердяева. Если ты хотел заработать больше, чем положено по штатному расписанию, нужно было давать частные уроки или продавать свои картины.

Итак, кто дрожал и прятался при стуке в дверь? Тот, кто любит песни «Битлз», хотел читать Платонова, но и тот, кто был профессиональным преступником. Создалась странная ситуация: милиции боялись как лучшие, так и худшие люди страны. Несмотря на то, что их поведение было принципиально разным, те и другие хотели освободиться, есть из своей, а не из государственной миски. С этой точки зрения, тюремная баланда вора или харчо фарцовщика были более благородными супами, чем бульон из советской столовки. И человек, жаждущий личной свободы, пытавшийся избежать духовного убийства и самоубийства, «объединялся» с карманным вором и действительно часто оказывался с ним в одной тюремной камере.

Так родились две отличительные особенности советской морали: преступлением считалось говорить «я», заниматься любым бизнесом и получать любую прибавку к зарплате, ведь прибавка к зарплате и есть «выпячивание» своего «я».

Некоторые говорят: при социализме все было честно, а теперь один криминальный бизнес. Так вот: бизнес криминализовали коммунисты, запретив его и уравняв с воровством. А ведь бизнес — это и есть созидание, то есть нечто полностью противоположное воровству.

Сегодня я пошел на рынок и купил у бабушки пучок морковки. Взамен я дал ей одну бумажку, и мы, доселе незнакомые, расстались довольные друг другом. Как же так? Бабушка целый год растила овощи, потом везла их на рынок, а я просто вынул из кармана бумажку. Она мне сделала добро, а я отплатил ей бумажкой, и она довольна. Отсюда наше первое определение: деньги — это единица человеческого добра. Сколько добра человек кому-то сделал, столько денег он и должен получить.

Плотник сделал мне книжный шкаф. Это теперь «мое добро» (такое выражение есть и в русском, и в английском, и во французском языке). А я ему передал эквивалент этого добра — деньги, и мы не остались друг у друга в долгу, никто не чувствует себя обязанным или ущемленным. Он доволен: я ему за добро отплатил добром.

Если деньги — это единица человеческого добра, кто же тогда человек, у которого много денег? Это тот, кто сделал людям много добра: продал много морковки, организовал производительный труд, создал много рабочих мест, платит рабочим зарплату, на которую они содержат семьи, изобрел что-то новое.

Конечно, деньги можно и унаследовать. Но родители передают (или не передают) своим детям и многое другое: опыт, любовь, дом, красоту, здоровье или наоборот — предрасположенность к болезням. И конечно, родители не копили бы, если бы не могли передать сбережения потомкам.

Почему же тогда говорят «все зло — от денег»? Потому что деньги можно украсть, а красоту или талант не своруешь. Но красоту можно убить, а талант — уничтожить завистью. Не от денег все зло, а от воровства, убийства и зависти. Так что выражение «все зло — от денег» придумали воры, «все зло — от красоты» — убийцы, а «все зло — от таланта» — завистники.

Кто же такой бедный человек? Прежде всего тот, кто не может или не хочет делать добро другим людям. Поэтому у него мало эквивалента этого добра — денег. Бедность сужает возможности человека создать добро для себя и других, лишает его выбора, препятствует его духовному и профессиональному росту. Поэтому бедность аморальна по отношению к себе и другим. А некоторые бедняки становятся еще и завистниками, готовыми уничтожать добро других! Человек должен бороться с бедностью всеми силами, а общество обязано помогать малоимущим встать на ноги.