Как сделать Россию нормальной страной - Малый Матвей - Страница 32

Самое заметное отличие людей, выросших при тоталитарном режиме, от людей, выросших при демократии, — стремление к каменной прочности, незыблемости фактов и утверждений. Без этого, наверное, у нас не было бы страны, которая считалась самой успешной во всем, а потом в одночасье рухнула. Надо открыть себя жизни и освободиться от статичности, с помощью которой коммунисты пытались поддерживать порядок в камере.

Для идеологии нет никакой временной перспективы, все ясно раз и навсегда, тем более что время установлено силой: ведь светлое будущее предсказано заранее. Поэтому смешно наблюдать, когда идеологию пытаются разрушить фактами. Идеология не занимается поисками истины, а затрагивает вопросы веры, установления такого взгляда на жизнь, который позволил бы человеку перейти в другое измерение.

Все мы помним строки песни: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это», но никто не вдумывается в ее слова. Может ли быть, что слова «все как один умрем» следует понимать буквально? К этой загадке есть ключ — слова «все как один». Представьте себе дивизию: десять тысяч мужиков, с детьми и без, богатые и бедные, влюбленные в кого-то и одинокие, из городов и деревень, а еще медсестры, повара, первый отдел, библиотекарь, старенький механик в очках. Неужели они, все как один, готовы прямо сейчас умереть за что-то? Неужели не найдется троих, которые больше всего хотят жить, вернуться к любимой, пойти на рыбалку или просто струсили? Безусловно, найдется. А можем ли мы представить себе эти десять тысяч человек мертвыми? Конечно. Все-все умерли, до одного? Конечно, все. Мы можем и больше трупов представить сразу, и миллион. Так вот «как один умрем» не означает «готовы умереть», иначе слов «как один» не было бы: здесь «умрем» означает «станем мертвыми».

Ну хорошо, умрем, а за что? Наверное, если бы мы все были готовы умирать за что-то, это “что-то” было бы невообразимо важное, понятное всем, необходимое и неизбежное, как солнце. Ведь только за солнце можно умереть: без него все мы все равно погибнем. Итак, за что умираем? — «В борьбе за это» — Какое «это»? Как меня можно просить умереть за какое-то «это»! Да я книгу не дочитал, да у меня дети, весна, наконец, а мне предлагается умереть за «это» — чушь какая-то!

Конечно, мне возразят: то, за что предполагается умирать, расшифровано в предыдущей строчке песни, а именно: «за власть Советов». Это возражение было бы справедливым, если бы мы знали, что это такое или если власть Советов действительно когда-то наступила и мы поняли бы как это хорошо. Но песня прошла через всю историю Советского Союза, и умирали миллионами, а власти Советов так никогда и не было, и самое главное, никто не сказал: «Постойте, а за что же мы, все как один, умирали?» Так что умирали все-таки за «это».

Итак, слова, с точки зрения индивидуума совершенно непонятные, абсолютно понятны с точки зрения коллектива. Мы говорили, что переход в коллективный октант (с индивидуальной точки зрения) эквивалентен смерти. Люди не собираются умирать как индивидуумы — став «как один», они перешли в другое измерение, «умерли» для человечества, но еще маршируют, еще поют.

Октант, который называется «Коллектив», индивидуум может понять двумя способами. Первый — без раздумий, таким, как он есть. Второй способ понимания этого октанта происходит с помощью пули.

История большевизма в России проста: мы все как один умерли в борьбе за “это”. Трупов миллионы, а равенство у нас есть? Или у нас человек человеку друг, товарищ и брат? Изобилие у нас? Или мы перегнали Запад? Построили путь железный, а короче БАМ? Вот оно какое, наше «это».

Строчка «все как один умрем» — гениально точна, а строка «в борьбе за это» — еще лучше. Слово «это» очень точно передает мистицизм и непонятность Коллектива, Машины, нового бога, которому в жертву приносится не кто-то индивидуально, а все как один.

Еще раз. Что значит «как один умрем» и зачем идти в бой и радоваться, если результатов боя никто не дождется, а все умрут? Человек может пожертвовать собой — погибнуть. Но погибая, он оставляет в живых других: защищая любимую женщину, надеется, что ее жизнь будет спасена, улетая в космос, надеется, что люди получат важную информацию, которую иным способом они бы не получили, и т.д. Здесь же ситуация совершенно обратная: умрут все как один.

Два октанта, Индивидуальный и Коллективный, на нашей схеме октантов диаметрально противоположны друг другу и соприкасаются только в Точке Дзен. Переход же из одного октанта в другой описан, как в учебнике геометрии: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем».

Переход в другое измерение — это просто переход в Зазеркалье, как в сказке. Захотел чужого, отказался от своего и просыпаешься утром неживым. Если ты отказался от себя не добровольно, ты уже не протестуешь против политики партии, а если ты выглядишь живым, у тебя меняются ориентиры: раньше ты любил своих родителей, а теперь Павлика Морозова.

Говоря о горизонтальном методе, мы отмечали, что человек, принимающий его, превращается как бы в неживое существо.

В романе «Как закалялась сталь» (обратите внимание на название) описан процесс превращения героя в неживой (или лучше сказать — неодушевленный) объект лишь благодаря принятию коммунистической идеологии. Павел Корчагин замечает, что ему все труднее двигаться, и момент полного принятия им коммунистической идеологии совпадает с его полным параличом. Или другой пример: Андрей Болконский был очень храбр, а Толстой очень выразителен и многословен, но почему-то «несгибаемым» Толстой Болконского не назвал.

Мне могут возразить: для перехода в горизонтальный октант надо возжелать чужого, а Павел Корчагин бессеребреник. Как же он оказался в горизонтальном октанте? Переход в горизонтальный октант осуществляется как следствие Требования или Претензии, направленной не к себе самому, а к другим. Корчагин хотел, чтобы мы жили как он, а не как мы сами считаем нужным, и в этом его трагедия. Он возжелал наше право выбора, хотел делать наш выбор за нас. Ему нужна была не наша материальная собственность, а наш мозг, наша жизненная энергия, наши надежды, наше будущее — а это очень много.

На Нюрнбергском процессе нацисты не признали себя виновными. И были правы. Они действительно выполнили все приказы до конца и поэтому, с социальной точки зрения, не виновны: с этой точки зрения, виновен тот, кто не выполнил приказ. Если же мы переведем их в шкалу индивидуальной ответственности, убийца одного человека уже тягчайшим образом виновен, а об убийце миллионов и говорить нечего.

Когда мертвые играют роль живых, когда ходят по земле «вложившие душу в общее дело», у них должен быть и символ, Непохороненный Мертвый, называемый Вечно Живым. И пока он не похоронен, разговоры о новой России бессмысленны: мы как страна еще не находимся в том октанте, где могут происходить реформы.

Выбор вертикальной ориентации означает рост и развитие, но не обязательно счастье, успех и гармонию с окружающим миром. Можно быть Полом Маккартни, у которого все получилось при жизни, а можно и Ван Гогом или Модильяни, у которых при жизни никакого «успеха» не было, и не надо путать духовный рост с достижением успеха и счастья. Выбор горизонтальной ориентации означает смерть личности, потерю себя, но совершенно не означает невозможности быть по-своему счастливым и добиваться успеха. Человечество не выдумало и, может быть, не выдумает никогда, большего счастья, чем возможность кричать: «Великому Сталину — слава!» Нет и большего спокойствия, чем просто лежать в могиле. Поэтому не стоит выбирать вертикальную ориентацию с целью добиться успеха, признания или удовлетворения. Вертикальную ориентацию стоит выбирать, чтобы быть, а горизонтальную — чтобы не быть. Вот в чем смысл.