Западня глобализации: атака на процветание и демократию - Мартин Ганс-Петер - Страница 72

Однако до претворения в жизнь демократической реформы ЕС остается урегулировать еще одну немаловажную проблему, от которой зависит его будущее, — членство Соединенного Королевства. До сих пор британские правительства неизменно играли в европейской интеграции деструктивную роль. Они блокировали все инициативы по защите окружающей среды, особенно введение общеевропейского налога на энергопотребление. Все попытки согласования социальной политики государств-членов натыкались на скалу британского сопротивления. Уайтхолл противится согласованной внешней политике равно как и торговым соглашениям, направленным на защиту интересов трудящихся. Юрисконсульты из лондонского Сити делают невозможным контроль над финансовыми рынками. Саботирование Европы достигло своего апогея в июне 1996 года, когда премьер Джон Мейджор ответил на запрет экспорта зараженной британской говядины блокадой решений всех вопросов повестки дня ЕС. Британские правительства вот уже 23 года нарушают статью 5 Римского договора[401], запрещающую странам-участницам «предпринимать шаги, ставящие под угрозу достижение целей настоящего договора».

По иронии судьбы, британская враждебность по отношению к интеграции в ЕС большей частью проистекает из глубоко укоренившегося демократического сознания. «В нашей стране демократия у себя дома», — говорит Джон Мейджор, вторя тем своим соотечественникам, которые недовольны проектом ЕС, потому что готовы подчиняться принципу большинства только в собственной стране, но не в Европе в целом. Эти критики ЕС упускают из виду то обстоятельство, что национальный суверенитет, который они так ревностно защищают, уже отошел в прошлое. Тем не менее принципиальное недоверие большинства британцев и британских политиков к объединению Европы приходится принимать как данность, даже если оно то и дело выражается в шовинистических нападках на континентальных соседей.

Другим странам ЕС очень скоро придется поставить британских избирателей и политиков перед необходимостью решать, хотят ли они сотрудничать или же им лучше выйти из конфедерации. Возможно, оценив риск взятого ею курса, Британия в своем споре с континентальной Европой будет придерживаться более рациональной линии. Конечно, для британской промышленности выход из ЕС был бы «кошмаром», предупредил своих соотечественников Найэлл Фитцджеральд, глава Unilever и европейский представитель Конфедерации британской промышленности[402]. В отрыве от континента Британия быстро потеряет свою последнюю козырную карту — роль зоны с низким уровнем зарплат и слабыми профсоюзами на европейском едином рынке. Но если проект политической интеграции провалится, есть немало оснований полагать, что Европа сможет двигаться вперед только без Британии. Потому что если та будет, как и прежде, жать на тормоза, то всем остальным странам ЕС тоже придется отвергать любое вмешательство в экономику и результатом будет абсурдная, вряд ли стоящая того, чтобы к ней стремиться, адаптация всего континента к британской модели. Ни в одной другой крупной стране ЕС нет столь низких доходов, столь запущенной системы образования и столь резкого контраста между богатыми и бедными. Эти черты более подходят 51-му штату США, нежели члену Европейского Союза, где большинство избирателей и политиков хотя бы все еще стремится к большему социальному равновесию.

Демократический союз, лежащий в основе нового европейского суверенитета и начинающий укрощать деструктивные силы рынков, — это может показаться не более чем утопическим вид„нием. Что же произойдет, если нации старого континента не пойдут по этому пути? Для противостояния корпорациям, картелям и преступникам необходима уравновешивающая мощь государства, пользующегося поддержкой большинства граждан. В условиях же рынка без границ ни одно государство Европы не в состоянии бороться в одиночку. Европейская альтернатива англо-американскому необузданному капитализму либо разовьется в рамках демократически легитимного союза, либо не состоится вовсе. Гельмут Коль прав, настаивая на том, что европейское единство — вопрос жизни и смерти; от этого зависит, будет ли в XXI веке мир или война. Но он ошибается, когда утверждает, что «нет возврата к национальной политике с позиции силы и традиционной концепции равновесия». Апологеты именно такого возврата давно уже появились по всей Европе, и каждый следующий виток ведущей вниз спирали доходов, занятости и социального равенства приносит им миллионы новых последователей. Или Европейской Утопии удастся развиться до восстановления баланса между рынком и государством, или она в конечном итоге развалится по швам. Времени для выбора между этими двумя альтернативами осталось немного.

Глава 9

Конец дезориентации. Как выйти из тупика

Сколько демократии может вынести рынок? Еще несколько лет назад этот вопрос мог показаться бессмысленным. Ведь именно в демократических обществах Запада рыночная экономика позволяла сравнительно большому количеству людей жить без особых материальных забот. Рынок плюс демократия — такова, в конце концов, победоносная формула, поставившая на колени партийные диктатуры на Востоке.

Конец коммунистических режимов, однако, ознаменовал собой не конец истории, а гигантское ускорение социальных преобразований. С тех пор не менее млрд человек оказались вовлеченными в сферу экономики всемирного рынка, а интеграция национальных экономик по-настоящему началась только сейчас. Но то, чему на своем горьком опыте научились основатели послевоенных государств всеобщего благоденствия, вновь становится все более очевидным: рыночная экономика и демократия ни в коем случае не являются неразделимыми кровными братьями, мирно увеличивающими всеобщее благополучие. Скорее наоборот, между этими двумя основополагающими ориентирами старых индустриальных стран Запада по-прежнему существует антагонизм.

Демократически устроенное общество стабильно лишь тогда, когда избиратели знают и чувствуют, что учитываются права и интересы каждого, а не только находящихся на вершине экономической пирамиды. По этой причине политики-демократы обязаны настойчиво добиваться социального равновесия и ограничивать свободу индивидуума ради общего блага. В то же время, однако, для процветания рыночной экономики совершенно необходима свобода предпринимательства. Только перспектива личной выгоды высвобождает те силы, что создают новое богатство посредством нововведений и капиталовложений. Поэтому предприниматели и держатели акций всегда пытаются навязать право сильных, т.е. крупных капиталистов. Наиболее весомое достижение послевоенной политики Запада состоит в том, что был найден правильный баланс между этими двумя полюсами. Именно этот принцип лег в основу идеи социальной рыночной экономики, обеспечившей Западной Германии четыре десятилетия мира и стабильности.

Сейчас это равновесие утрачивается. Коль скоро государство уже не в состоянии управлять деятельностью мирового рынка, положение все больше меняется в пользу сильных. Рулевые новой глобальной экономики с поразительным невежеством выбрасывают за борт интеллектуальное наследие тех, кто впервые обеспечил ей успех. Предполагается, что постоянные урезания зарплаты, удлинения рабочего дня, сокращения пособий по социальному обеспечению, а в США — отказ от целой системы социальной защиты «приспосабливают» государства к всемирной конкуренции. Большинство руководителей корпораций и неолиберальных политиков видит в любом сопротивлении этой программе тщетную попытку защитить статус-кво, поддерживать которое далее невозможно. Глобализацию, говорят они, так же невозможно остановить, как и в свое время промышленную революцию. Все, кто ей сопротивляется, будут, мол, в конце концов, сметены, как разрушители машин[403] в Англии XIX века.