Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери - Страница 56

Ночь накануне прилета мистера Фринтона выдалась ветреная и перед тем, как отправиться спать, все слушали прогноз погоды. Пока ветер, утюжа волны, струился снаружи, обитатели острова предавались вечерним досугам.

Близнецы, лежа ниц на полу своей больничной палаты, читали, положив ее между собою, книгу, которую они отыскали в библиотеке у техников. Время от времени им приходилось отпихивать Шутьку, которая, не обладая гуманитарными наклонностями, все норовила усесться на книгу. Это был экземпляр «Ежегодника яхтсмена» за 1949 — 1950 годы, содержавший большую статью, озаглавленную «Против вестового ветра, к Роколлу».

— Все посвежее, чем тысяча восемьсот девяносто шестой, — сказал Никки.

— Ну, наши-то с тобой сведения будут еще посвежее.

Почитав недолгое время, они принялись нетерпеливо ерзать и листать страницы.

— А про Роколл-то где же? И кстати, что это вообще означает — «вестовый»?

— Наверное, моряки так говорят. Что-то вроде «держи на запад!»

— Ты думаешь это морское выражение? Я считала, что так при игре в гольф кричат.

Потратив кучу времени на просмотр двадцати двух страниц, близнецы, вконец замороченные стакселями, брамселями, гротами и бизанями, отыскали полстраницы, посвященные самому острову.

— Ну наконец-то!

— Смотри-ка, они насчитали тринадцать чистиков, пятнадцать олуш, пятьдесят-семьдесят моевок, двух серебристых чаек, двух малых буревестников и одного большого!

— Завтра же, — с важностью сказала Джуди, — пойду и всех пересчитаю.

— И еще одно, — довольным тоном сказал ее брат, — высадиться им так и не удалось.

Островные техники — люди скромные, почти бутафорские, или, если угодно, статисты в драме Роколла, — приступили к своим обычным занятиям. Те, что остались дежурить, по-прежнему поглядывали на дремлющие или мечущиеся стрелки индикаторов, вытирая ветошью руки, а те, что сменились с вахты, терпеливо возились со своими перьями, клеем и кораблями в бутылках. Кораблестроитель просовывал в горлышко бутылки капитанский баркас, — добавление редкое, требующее особого мастерства, и повышающее, так же как добавление миниатюрного маяка, ценность изделия. Мужчина, клеивший перья, надумал добавить на крышке коробки дружескую надпись и курсивом выводил, используя оперение серебристых чаек: «CEAD MILE FAILTE». Он пропустил второе L, и ему еще предстояло неприятно удивиться, обнаружив недостачу.

Пинки намеревался принять душ. Огромный чернокожий Умслопагас, чьи оголенные мускулы отливали атласом и ходили плавно, как поршни, несмотря на то, что голову его словно бы припушило инеем, он стоял, уперев разведенные руки в стены душевой кабинки и глядел себе под ноги. В полу желоба помещался фарфоровый лоток глубиной около двенадцати дюймов, снабженный затычкой, с помощью которой лоток обращался в подобие мелкой ванны. В этой сияющей белизной крутостенной чаше сидел паук с длинными ножками и маленьким тельцем. Ему никак не удавалось выбраться наружу.

Пинки, отключивший воду, едва он увидел это создание, стоял, перенеся вес на одну ногу, и размышлял о том, что ему делать с пауком, к которому он боялся притронуться.

Поразмыслив, он сходил к умывальникам и вернулся со щеткой для волос. Он сунул ее пауку под ноги, но паук отпрянул. Тогда Пинки принес вторую щетку и, ухитрившись с их помощью поднять паука, не причинив ему вреда, осторожно отнес его к двери спального отделения и там отпустил на свободу.

Он вернулся в душевую, и вода вновь зашелестела по его эбеновым плечам, придавая ему сходство со статуей версальского каскада или с Нептуном в римском фонтане. Струи воды укрывали его. Он думал: «Паук на Роколле? Откуда он взялся? Наверное, приплыл вместе с грузом на траулере.»И еще он думал, — ибо обладал куда большими, чем подозревали окружающие, познаниями: «Первым живым существом, забравшимся после извержения на Кракатау, был паук.»

Мистер Бленкинсоп, облаченный в один из своих вечерних халатов, сидел у себя в комнате и, сплетя кисти рук внутри рукавов, медитировал.

Он и вправду мог бы подарить детям еще немалое число китайских безделушек. Вдоль стен комнаты рядами шли встроенные шкафы со сплошными дощатыми дверцами, сквозь которые невозможно было разглядеть что-либо, но стоило их открыть и за ними обнаруживалось целое собрание украшений для мечей, — всяких там цубо и фучи, — перегородчатых эмалей, великолепных образчиков суцумского фарфора, — одни, подобно черепу Хозяина, были усеяны трещинками, другие словно бы запорошены золотой пылью, третьи покрывал едва ли не миллион прописанных во всех подробностях бабочек. Из крышек фаянсовых мисок вырастали фарфоровые жабы и позолоченные львы, скалившиеся, положив когтистые лапы на решетчатые сферы. Скрывались за дверцами шкафов и резанные из кости фигурки фантастических кули, — полулюдей-получерепах, иногда подпрыгивающих на одной ножке, может быть, потому что они только что наступили на жабу, чье резное изображение также помещалось у них под подошвами, — и статуэтки из бронзы и иных сплавов, и гонги, и множество крохотных фаянсовых чайных сервизов. Вкус Китайца тяготел к японскому великолепию. В самой комнате наличествовало всего лишь два украшения. Одним из них было принадлежащее кисти Гэнку затейливое изображение павлина — истинная Ниагара роскошных перьев, выписанных с бесконечными, тончайшими подробностями. Другим — лаковый алтарь Цунайяши, столь замысловато вылепленный, инкрустированный, апплицированный, эмалированный, покрытый таким обилием рельефов и золотых, черных и вермильоновых лаков, с таким множеством уступчиков, полочек, отделений и столбиков с нишами, столь усеянный металлическими вставками, мерцающими и шагреневыми поверхностями и пышными, чешуйчатыми драконьими хвостами, что он, казалось, взрывался множеством распахнутых маленьких дверок и чуть ли не светился собственным светом.

Среди всех этих сокровищ, спиной к ним сидел на простой циновке мистер Бленкинсоп, закрыв глаза и стараясь по возможности не думать.

Причина, по которой ему хотелось избавиться от Хозяина, была совсем проста, равно как и та, по которой он не хотел огорчать мистера Фринтона, называя ему эту причину. Подобно Трясуну МакТурку, мистер Бленкинсоп желал сам править миром. Но между намерениями этих двух имелось и некоторое несходство. Трясун алкал власти, мистеру Бленкинсопу вовсе не нужной. Дело сводилось не к тому, что он хотел править, — он не хотел, чтобы правили им. Мистеру Бленкинсопу представлялось, что после того, как Хозяин преуспеет в объединении наций, сам он, в качестве объединителя, станет избыточной роскошью. Без него управляться с делами будет гораздо проще.