Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери - Страница 24

Если бы им довелось сейчас взглянуть на Трясуна, они отвели бы глаза.

Стояла ночь, и темный Атлантический океан, уcмиренный туманом, мощно вздымался снаружи в свете летней луны. Большие валы, чьи ровные гребни разделялись расстоянием самое малое в двести футов, казалось, скользили вдоль лунной дорожки, почти не возмущая ее подъемами и падениями, и это при том, что они поднимались футов на двадцать-тридцать. Пилот гидроплана мог бы подумать, что океан спокоен, и приводниться себе на беду.

Перед закатом туман пролился дождем. Теперь разведрилось и влажный воздух взбодрил чету буревестников, часто вылетающих ночью. Незримые в темноте, они неслись быстро. Зримыми они становились, пересекая лунную дорожку, тогда было видно, как они скользят над валами, поднимаясь и опускаясь вместе с ними, как будто плывя по воде, хотя на деле они оставались в воздухе, поддерживая себя редкими ударами жестких крыльев, ложась то на левое крыло, то на правое, и на лету горланя. Они кричали: «Сам виноват!»и «Это враки!».

Черная глыба Роколла темнела на бархатистом и серебряном фоне, будто поставленный на попа кусок сыра, клином вырезанный из головки. Хоть и светила луна, звезды казались колючими, до такой чистоты был промыт воздух. Даже гагарки и чистики и те различались на вершине Роколла в виде зубчатой бахромы по его окоему, — чистики стояли, вытянувшись, как часовые, а гагарки лежали на брюшках, будто высиживали яйца.

Вообще-то на острове имелся радар, предупреждавший о нежелательных соседях.

Но нынче соседей не было, и окно гостиной Хозяина — одно из трех отверстий в отвесной стене утеса — стояло настежь. Густой свет его ламп изливался на зачарованную волну золотистым сиропом, споря с лунной дорожкой, безмолвной и одинокой среди одичалых вод, — ибо до ближайшей суши отсюда было двести пятьдесят миль.

Если бы под рукой у нас оказалась сейчас кинокамера, она отыскала бы в крутизне окошко и въехала внутрь, чтобы обнаружить внутри ученого старца, сидевшего в большом раскладном кресле с подушками. Чем ближе подбиралась бы камера к окну, тем громче становилась бы музыка, ибо вместе со светом ламп в ночь лилась и она. Фонограф был включен на половинную громкость. И мы бы увидели, как кружит на нем долгоиграющая пластинка, — фуговая математика Баха.

Впрочем, музыки Хозяин не слушал.

Он сидел в старомодном кресле, неподвижный, как кобра, и не спускал глаз с двери. Мягкий свет керосиновых ламп поблескивал на иссеченной трещинками слоновой кости его черепа.

Дверь, на которую он смотрел, отворилась и вошел доктор МакТурк.

Появление его представляло собой жутковатое зрелище — из тех, от которых волосы начинают шевелиться на голове. Прежде всего, он вступил в комнату медлительно и безмолвно. Кролик, зачарованный горностаем, замирает и принимается верещать, Доктор же, хоть и против собственной воли, но двигался — и молчал. Перемещался он медленно, ставя одну ступню перед другой, поочередно вытягивая перед собою каждую ногу, словно купальщик, пробующий воду, — ноги волочились, не отрываясь от пола, как будто доктор к чему-то подкрадывался, сам того не желая. Дверь отворилась с такой же медлительностью, с какой двигался доктор. Человек, входивший в комнату, смахивал на существо, вынужденное передвигаться на цыпочках из-за близости чего-то очень опасного, чего лучше бы ему не тревожить, — на обомлевшую жабу или лягушку, которую тянет к себе немигающий взгляд зеленой мамбы.

Хозяин все-таки вызвал Доктора.

Он приближался к старику, замедленными, словно в кошмаре, движениями, оба неотрывно смотрели друг другу в глаза, и пока доктор приближался, старик поднялся из кресла.

Так и не издав ни единого звука, они постояли лицом к лицу.

Затем движение пошло в обратном порядке, — словно волна, докатившаяся по песку до положенного ей предела, утратила силу и ее потянуло назад, — Доктор, передвигаясь вперед спиной, вышел из будуара, преследуемый обладателем страшного черепа. Они шли попрежнему медленно, мелкими шажками, на неизменном расстоянии один от другого, уставясь друг другу в глаза. Доктор, заведя за спину руку, нашел дверную ручку так легко, словно видел ее. На аксминстерском ковре оба поворотили налево и шаг за шагом стали сходить по лестнице, нога одного мягко спускалась ступенькой ниже, одновременно с ней выдвигалась вперед нога другого.

В узкой прихожей жертва скоро почувствовала, как деревянный сундук уперся сзади ей в ноги чуть ниже колен. Доктор поднял руку над головой и обхватил рога, которых ни разу еще не касался.

Часть стены отъехала в сторону.

Похоронным шагом, приноравливая ритм своего продвижения к бескровным баховским фугам, они вступили в лабораторию.

Доктор положил палец на выключатель, расположение которого было ему неведомо, нажал, и в ответ послышался тонкий вой включенной машины. Пустая, выложенная плиткой стена перед ним замерцала.

Шествие завершилось.

Затем — с придушенным, леденящим душу взвизгом — доктор Мак-Турк вытянул руки над головой и прыгнул, буквально прыгнул навстречу пронзительному, тонкому пению вибратора.