Восстание - Вебер Дэвид Марк - Страница 86

– Отчего же «неизвестный», адмирал?! – перебила его Ли Хан. – Черчилль был политиком на Земле в эпоху Мао Цзедуна. Он очень красноречиво выступал в защиту обреченного империализма.

Казалось, на мгновение Тревейн утратил дар речи. Впрочем, он быстро взял себя в руки и продолжал:

– До нас дошла еще одна новость, которую вам будет небезынтересно узнать. Земная Федерация согласилась на широкий обмен военнопленными ради освобождения военнослужащих, оставшихся верными законному правительству и находящихся сейчас в плену в различных Дальних Мирах. Через неделю вы покинете Ксанаду.

Теперь Ли Хан действительно растерялась, а Тревейн с любопытством ожидал ее реакции.

– Адмирал, – наконец сказала она, – пожалуй, я действительно присяду.

Тревейн жестом указал ей на стул.

– Надеюсь, вы сообщите своему командованию, что с вами хорошо обращались?

– Конечно, – согласилась Ли Хан, все еще пытаясь осмыслить ошеломляющую новость. Потом она пришла в себя и добавила:

– Я с особой похвалой отзовусь о медицинском персонале вашего лагеря для военнопленных, о прекрасных профессиональных навыках врачей и прежде всего о гуманном отношении к пленным. – Ли Хан вспомнила Дэффида Левеллина, ухаживавшего за своими пациентами на другой планете, и улыбнулась. – Судя по всему, по крайней мере для самых хороших врачей высокие идеалы гуманизма значат намного больше, чем их политические убеждения.

Тревейн улыбнулся, но не счел нужным рассказать, что они с доктором Юанем очень тщательно подбирали медицинский персонал в лагерь для военнопленных.

– Кроме того, – продолжала Ли Хан, – прошу поблагодарить от моего имени члена Верховного Совета госпожу Ортегу за интерес, проявленный ею к условиям содержания пленных, и передать ей мои наилучшие пожелания.

Ли Хан с интересом наблюдала за тем, какое впечатление эти слова произведут на Тревейна, но он опять лишь кивнул.

– Непременно. А вас в свою очередь прошу передать следующее. – Тревейн взглянул на Ли Хан, положив подбородок на скрещенные пальцы. – Еще до начала официальных переговоров о предстоящем обмене военнопленными ваше правительство репатриировало несколько человек из состава нашего медицинского персонала с Зефрейна, которых мы считали погибшими в результате встречи с тангрийскими корсарами. Однако они успели сообщить нам, что были захвачены в плен, так сказать, людьми, некогда служившими в Военно-космическом флоте Земной Федерации, а тогда ставшими своего рода космическими джентльменами удачи. – Это на первый взгляд немного романтическое определение прозвучало в устах Тревейна как пощечина. – История показывает, – внезапно посерьезнев, продолжал он, – что подобные действия со стороны ренегатов, притворяющихся сторонниками то одной, то другой воюющей стороны, являются неизбежным следствием гражданских войн, одним из ее многочисленных ужасных проявлений, о которых те, кто их развязывает, судя по всему, никогда не задумываются и за которые они никогда не желают брать на себя ни малейшей ответственности. Впрочем, не будем отвлекаться… – Лицо Тревейна смягчилось. – Выразите своему начальству мою благодарность за репатриацию наших людей. И, – добавил он, наклонившись вперед с легкой улыбкой на губах, – позвольте лично поблагодарить вас за избавление Галактики от этого особо гнусного порождения человеческого рода.

Слегка озадаченная Ли Хан кивнула. Хотя она и обращалась в республиканское Адмиралтейство с настойчивой просьбой репатриировать спасенных ею врачей и медсестер, она и понятия не имела, что ее просьба была услышана. С другой стороны, эту просьбу, возможно, удовлетворили бы с большей готовностью, если бы в определенных кругах республиканского ВКФ к действиям самой Ли Хан не отнеслись неодобрительно: кое-кто стал указывать на то, что, прими она капитуляцию Рюйярда, она захватила бы пять крейсеров и несколько эсминцев.

Ли Хан и Томанага объясняли, что решение было правильным, так как они не попали в ловушку, которую Рюйярд мог им расставить, а также настолько напугали пиратов, оставшихся на планете, что те не позволили себе учинить в последнюю минуту никаких зверств по отношению к пленникам. Тем не менее официально Ли Хан был вынесен выговор, хотя в частной беседе с ней Первый лорд космического Адмиралтейства и признался, что полностью одобряет ее действия в этом сражении.

Сама Ли Хан никогда не рассматривала происшедшее как сражение, хотя официально оно теперь называлось «битвой при Зигфриде». С ее точки зрения, речь шла просто об истреблении паразитов.

Воцарилось длительное молчание. Тревейн крутил в руках фломастер, и Ли Хан почувствовала в этом жесте нехарактерную для него нерешительность и даже смущение.

– Адмирал, – наконец неуверенно сказала она, – разрешите мне удалиться.

– Что? – Он быстро поднял глаза, словно она помешала ему в тот момент, когда он пытался сформулировать какую-то мысль или собирался о чем-то спросить. – Разумеется! – резко ответил Тревейн.

Ли Хан встала и направилась к дверям. Потом она остановилась и снова повернулась к нему:

– Адмирал, разрешите спросить вас, зачем вы вызвали меня, вместо того чтобы передать мне информацию через коменданта Ченнета?

Тревейн несколько мгновений смотрел на стол, словно собираясь с мыслями, а потом вновь поднял на нее глаза.

– Адмирал Ли Хан, – одним духом выпалил он, – вы случайно не участвовали в нападении на мир Голвей?

Ли Хан смерила его пристальным взглядом. К чему это он? Она вспомнила, что вокруг этой атаки чуть было не разразился скандал, несмотря на то что всем было известно, что Джеймсонский архипелаг со стратегической точки зрения представлял собой важнейшую цель. И все же обе стороны были шокированы огромными потерями среди мирного населения. Фактически этот удар стал поводом для запрета на ядерные бомбардировки обитаемых планет. Но почему Тревейн спрашивает об этом именно ее?!

Внезапно на Ли Хан нашло озарение. Она быстро посмотрела на голограммы у окна и вспомнила разговор в кабинете адмирала Ратгерса. Она все поняла, и у нее от ужаса расширились глаза.

Потом она встретилась взглядом с Тревейном. Он глядел на нее почти умоляюще и прочел в ее глазах ужас и сочувствие. Ли Хан страшно хотелось сказать хоть что-нибудь человеку, понесшему такую невероятную потерю. Она уже открыла рот… но вспомнила вторую битву при Зефрейне, когда Четвертый флот Тревейна преспокойно курсировал за пределами досягаемости оружия ее кораблей, осыпая их смертоносными тяжелыми стратегическими ракетами, несмотря на непрерывные сигналы о капитуляции. Пока промахнувшиеся ракеты совершенно невероятным образом разворачивались в поисках своих жертв и мчались к ним сквозь шквал огня ракетных и лазерных установок противоракетной обороны, а Четвертый флот давал все новые и новые залпы, она сидела в своем адмиральском кресле, спокойно отдавая приказы, ободряя своих подчиненных и готовясь погибнуть вместе с ними.

Вот и теперь она смотрела через стол на его смуглое бородатое лицо и видела не человека, потерявшего всех своих близких, а кровожадного и бесчувственного военного преступника, отдавшего приказ учинить бойню среди экипажей ее беспомощных кораблей.

– Нет, адмирал, – ответила она голосом, зазвеневшим в тихом кабинете, – я не была в числе героев этой славной битвы.

Под пристальным взглядом Ли Хан Тревейн поднялся с каменным лицом. Его глаза внезапно засверкали. Он обошел вокруг стола, и Ли Хан почти физически ощутила его ярость, подогреваемую чувством невосполнимой утраты. Она поняла, что он в ярости, но не дрогнула и решительно сверлила его своим полным ненависти взглядом.

Тревейн остановился перед Ли Хан, держа руки по швам, сжимая кулаки. Она видела, какого труда ему стоит не ударить ее по лицу. Потом он расправил плечи, с трудом перевел дыхание и превратился из яростного демона в подобие нормального человека. Он ткнул пальцем в какую-то кнопку, и в его кабинете появились космические десантники.

– Уведите военнопленную, – сказал он им, глядя куда-то в стенку над головой Ли Хан. Выполняя команду, десантники подтолкнули ее к дверям, где она оглянулась и внезапно увидела в глазах Тревейна выражение, показавшееся ей отражением происходящего в ее собственной душе. Она не могла объяснить накатившую на нее волну внезапного сочувствия к Тревейну, потому что сама никогда не испытывала такой горькой утраты, какую прочла в его взгляде. Хотя, если подумать…