Звездный врач - Уайт Джеймс - Страница 21

Для того чтобы вспоминать о случившемся, Конвею вовсе не требовалось принимать лекарство, прописанное О'Марой, – событие запечатлелось в его памяти в мельчайших подробностях. Не приходилось спорить с очевидным и некуда было деваться от убийственного вывода: в жутком происшествии был виноват он один, и больше никто.

Видеозапись, сделанная с борта флайера, показала, что разрушительная активность гоглесканцев резко пошла на убыль сразу же после того, как вездеход увез Вейнрайта и Конвея с места события. Примерно через час гоглесканцы расцепились и затем довольно долго стояли поодаль друг от друга – похоже, сильно устали.

Конвей снова и снова просматривал видеозапись и результаты сканирования Коун и раненого гоглесканца, чье спасение повлекло за собой стечение местных жителей со всей округи. Конвей пытался найти разгадку, какой-нибудь хитрый ключик, повернув которым, он мог бы понять причину невероятной реакции ФОКТ на то, что он прикоснулся к одному из их сородичей. Увы, ключик не находился.

На почве раздумий Конвею пришла мысль о том, что он был отправлен на Гоглеск отдыхать, дабы прочистить, что называется, мозги для принятия важных решений относительно собственного будущего. Если верить тому, что говорил о Гоглеске О'Мара, получалось, что ситуация на планете не требовала принятия срочных мер, и Конвей имел право как размышлять о ней, так и послать её куда подальше. Но он никак не мог послать её куда подальше. Ведь мало того что, он в некотором роде ухудшил положение дел, он вдобавок столкнулся с головоломкой, настолько чуждой его пониманию, что ему не помогал весь опыт, накопленный за годы работы с инопланетянами.

Сама по себе Коун была настолько нормальна… Изможденный Конвей ушел в отведенную ему комнату и в который раз поднес поближе к глазам сканер, пытаясь хоть что-нибудь осмыслить, взирая на результаты обследования ФОКТ. Теоретически он не должен был ощущать никакого неудобства в комнате с силой притяжения намного более низкой, чем на Земле, и всё же его качало и бросало из стороны в сторону, и он всё время обо что-то стукался.

Ему удалось разглядеть на дисплее сканера неглубокие корни четырех жал ФОКТ. В то время, как Коун обследовала сама себя прибором, жала лежали, плотно прилегая к её макушке, частично скрытые шерстью. У корней находились тонкие протоки, соединявшие жала с мешочками, полными яда. Кроме того, Конвей рассмотрел нервные соединения между основанием головного мозга и мышцами, ведавшими распрямлением жал и сокращением мешочков с ядом. Но вот понять, какой стимул должен был задействовать эту систему, Конвей не мог, как ни силился. Не мог он догадаться и о функциональном назначении длинных серебристых стебельков, залегавших посреди жесткой шерсти на голове у гоглесканки.

Поначалу он решил, что это что-то вроде седины и что нужно будет получше приглядеться к этим стебелькам. Приглядевшись к ним при большем увеличении, Конвей отверг своё предположение: структура ткани стебельков резко отличалась от структуры шерстинок. Под стебельками, так же как и под жалами, располагались специализированные мышцы и нервные окончания, дававшие им возможность независимо двигаться. В отличие от жал, стебельки были длиннее, тоньше и гибче.

К несчастью, Конвей никак не мог обнаружить подкожных нервных окончаний. Может быть, таковые и имелись под стебельками, но, увы, портативный сканер не был настроен на такое тонкое исследование. Конвей всего лишь намеревался произвести впечатление на гоглесканскую целительницу, показать ей, как выглядят в работе её собственные внутренние органы. И теперь, как он ни увеличивал изображение при просмотре записи, но видел только то, что видел, – не больше и не меньше.

Но даже эти сведения, если бы не предельно странное поведение ФОКТ, должны были бы весьма и весьма удовлетворить Конвея. Однако никакого удовлетворения он не ощущал. Ему отчаянно хотелось вновь повидаться с Коун и подвергнуть её более тщательному обследованию, как клиническому, так и словесному.

После всего, что стряслось сегодня, шансы встретиться с гоглесканской целительницей были крайне малы.

«Уходите!» – крикнула ему Коун, затерянная посреди мятущейся толпы сородичей. А лейтенант гневно добавил: «Вы ничем не можете помочь!»

Конвей понял, что задремал, обнаружив, что находится где-то в другом месте, не на Гоглеске. Изменилась окружающая обстановка, хотя и не до неузнаваемости, а проблемы, над разрешением которых мучился его разум, стали гораздо проще. Сны Конвею снились нечасто – точнее говоря, как любил внушать ему О'Мара, не реже, чем любому другому разумному существу, но при этом, по мнению Главного психолога, Конвею крупно повезло: свои сны он помнил до малейших подробностей. Тот сон, что снился ему сейчас, был легким, приятным и никак не был связан с теперешней ситуацией.

По крайней мере, так Конвею показалось сначала.

Стулья были такими огромными, что для того, чтобы сесть, пришлось бы на них вскарабкаться. Подойдя к большому, сколоченному вручную обеденному столу, он был вынужден встать на цыпочки – только так он смог увидеть крышку стола, отполированную, с инкрустацией. «Стало быть, – решил взрослый Конвей во сне, – мне лет восемь».

То ли действовало прописанное О'Марой лекарство, то ли психика Конвея сама по себе барахлила, но он, взрослый, умудренный опытом человек, во сне испытывал ощущения не слишком счастливого восьмилетнего ребенка.

Его родители относились к третьему поколению колонистов, живших на богатой полезными ископаемыми и засеянной земными растениями планете Бремар, Эта планета к концу жизни родителей Конвея была исследована, приручена и превращена в высшей степени безопасную – по крайней мере те её области, где располагались горнодобывающие и сельскохозяйственные центры и единственный космопорт.

Детство Конвея прошло на окраине города, где располагался космопорт, – довольно обширного поселения, застроенного одно-, двух – и трехэтажными домами. Тогда его вовсе не удивляло соседство деревянных домишек с высокими белокаменными зданиями промышленных предприятий, центра управления, постройками космопорта и больницей. Вполне естественным казалось ему и то, что мебель в доме, всяческие неметаллические мелочи, кухонная утварь и декоративные украшения на стенах были сделаны вручную. Повзрослев, он понял, что просто-напросто древесины на Бремаре было полным-полно, и стоила она гроши, в то время как доставка мебели и всяких домашних приспособлений с Земли влетала колонистам в копеечку. В общем, как бы то ни было, колонисты гордились тем, что почти все делают своими руками, и не желали, чтобы было по-другому.