Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович - Страница 27

— У меня в отделении не как у других: порядочек! Не даром меня Красная армия воспитала.

«Порядочек» в отделении Григория объяснялся полным отсутствием молодежи.

После дележа хлеба сержант бесследно исчезал до обеда. В обед, во мраке землянки, раздавался его бодрый голос:

— Выходи строиться, обедать пойдем!

Обедали в специальной землянке, оборудованной под столовую. Вместо нар, в этой землянке были устроены столики и некоторое подобие скамеек из жердей. Суп получали в бачках и делили за столами по тарелкам и кружкам. Многие подростки ломали и теряли ложки, а поэтому пили суп прямо из тарелок. Грязь в столовой-землянке была фантастическая. Кроме столовой, были столы на улице около кухни. Землянка-столовая не могла вместить всех даже по очереди и каждый день какая-нибудь рота обедала на морозе. Есть суп при температуре в 15-20 градусов ниже нуля было не очень приятно, а для не имевших ложек и опасно. Суп в жестяных тарелках моментально остывал и можно было обморозить язык о металлические края. О бане в распределительном батальоне никто и не мечтал; в баню попадали только маршевые роты перед отправкой на фронт.

Григорий сел на нарах и потянулся. Тело чесалось. Ротный оказался прав: Григорий не смог уберечься от вшей.

— Надо пойти умыться, — сказал Григорий математику.

Тот ничего не ответил, но завозился надевая, по- видимому, подложенные на ночь под голову валенки. Дверь тоскливо проскрипела. Свежий морозный воздух, смешанный с горьковатым дымом, ударил в лицо. День был неяркий: бело-серый. Григорий сбросил шубу, шапку и пиджак. Стало холодно, но холод бодрил. Шагнув на крышу, Григорий набрал полные горсти обледенелого снега. От трения между ладонями снег начал таять, с рук потекли грязные струйки. Вторую горсть Григорий растер о лицо. Щеки зажгло, а пальцы рук окоченели. Мохнатое полотенце негде было выстирать и вытираться им было неприятно.

— Сейчас бы в теплую ванну! — подмигнул Григорий математику.

Худое лицо учителя делалось с каждым днем чернее. Под глазами лиловели широкие круги.

— Ванну! — повторил он злобно, — умыться бы в теплой комнате в тазу и то хорошо бы было. Нарочно мерзавцы в животных превращают, чтобы мы меньше думали.

— А зачем нам думать? Лошадь думает, у нее голова большая, — отшутился Григорий обычной солдатской поговоркой.

Холодная сырость землянки сразу развеяла иллюзию свежей бодрости, вызванную умыванием. Григорий попробовал было пройти в середину землянки к железной печке, но с одной стороны печки была устроена специальная койка для сержанта, командира одного из отделений, а с трех других сторон она была облеплена подростками. Мальчишки сидели кучей, грязные, неумытые, искали вшей и ругались. Григорий постоял в стороне и вернулся в свой угол к двери.

— Как такие ребята драться будут? — сказал Григорий математику, — они больше всего похожи на беспризорников.

— А никто и не дерется! — ответил тот обычным раздраженным тоном. — Я вчера встретил нашего дорожного комвзвода. Он говорит, что такого хаоса, который увидел в канцелярии штаба полка, во всю свою жизнь не видывал. Коммунист ведь, а только руками разводит.

Григорий, как всегда, промолчал. Он твердо решил никого не вербовать и ничего не предпринимать, пока не окажется на оккупированной территории. Именно поэтому он и рвался на фронт, но, как это ни странно, попасть в строевую часть было совсем не так легко.

После дележа хлеба, быстро уничтожив пайку, Григорий забрался было на нары, но вдруг дверь в землянку широко раскрылась и в клубах пара показалась какая-то фигура в шинели.

— А ну, выходи на общее построение! — гаркнул громкий голос.

— Пошли, — обрадовался Григорий, — может быть, наконец, переведут в настоящую часть.

— А чорт с ней с настоящей частью! — проворчал математик, неохотно слезая с нар.

На улице вдоль бесконечной крыши землянки, растаптывая сугробы, вытягивался жиденький строй. Медленно, почесываясь и кашляя, вылезали красноармейцы, похожие на сонных мух. Судя по количеству выстроившихся, около половины осталось лежать на парах. Никто не обратил на это внимания. Перед проем ротный разговаривал с двумя офицерами, одетыми в тулупы, треухи и валенки с кожаной осоюзкой. Когда построение закончилось, все трое подошли к строю. Григорий заметил, что лица у офицеров обветренные и суровые, а глаза колючие, дикие.

— Кто из вас умеет ходить на лыжах? -— громко спросил ротный.

Строй молчал.

— Так-таки никто и не умеет? -— повторил ротный иронически.

Лыжники зимой должны быть специальной частью, может быть, для прорыва в тыл противника, — быстро сообразил Григорий и громко сказал:

— Я умею ходить на лыжах!

Один из офицеров в полушубке подошел ближе и посмотрел на Григория пристальным взглядом энкаведиста. Григорий сразу почувствовал врага. Офицер молча отвел глаза и пошел вдоль строя, отбирая из подростков тех, которые выглядели покрепче.

— Какого чорта навязывался? — прошипел над ухом Григория математик.

Григорий чувствовал себя не совсем хорошо. Либо вызываю подозрение, либо слишком стар с их точки зрения, — думал он с досадой. Возвращаться в барак было особенно противно, но упорство Григория от этой неудачи только окрепло и несмотря на здравый, совет математика — переждать в лагере зиму и распутицу — Григорий упорно выходил каждый раз, когда происходил набор в какую-нибудь часть. Через неделю его взяли в минометную роту.

— Тебе, конечно, виднее, — печально говорил математик, прощаясь с Григорием, — но я бы на твоем месте не торопился. Куда спешить? Может быть, война к весне кончится! Зачем защищать режим, обреченный на гибель.

Григорий ничего не ответил, но крепко пожал на прощание руку учителя.

С момента, когда Григорий переступил порог землянки минометного взвода, жизнь его снова пошла бешеным темпом. Позднее, стараясь восстановить последовательность событий этого периода, Григорий видел только яркие пятна и решительно не мог воссоздать «хронологию». Первое впечатление было радостное и обнадеживающее: землянка, освещенная дневным светом, посередине массивная коричневая печь, воздух кругом печи дрожит и колышется, от печи идут волны тепла. Григорий стоит близко от раскаленных кирпичей и каждым мускулом, каждым промерзшим суставом впитывает в тело живительное тепло. Печка обмазана потрескавшейся глиной, сбоку в нее вделана плита. На плите в большом жестяном ведре кипит вода. Григорий наливает кружку кипятку и пьет, захлебываясь и обжигаясь. Становится упоительно жарко и Григорий снимает шубу, пиджак и остается в одной рубахе. Так тепло, что можно остаться в одной рубахе! Кругом печи нары не из сырых, скользких жердей, а из толстых досок. Землянка небольшая, в ней всего пятьдесят человек. Григорий получает место на нарах совсем недалеко от печки. Вечером он раздевается донага и прокаливает швы рубахи у раскаленной докрасна трубы. Вши почти уничтожены. Ночь Григорий спит в одном белье, подложив верхнюю одежду, вместо матраца. Незабываемо мягко и удобно!

Народ в землянке спокойный, молодежи почти нет. Это все те, кто почему-либо не попал в первую мобилизацию. Много партийцев. Партийцы держат себя скромно. Они подавлены катастрофой. Рядом с Григорием справа человек в пальто с каракулевым воротником и большими беспокойными глазами. В глазах тоска и напряженность. Это коммунист из районного центра, захваченного уже немцами. С другой стороны — тракторист с МТС, тоже коммунист, но спокойный, похожий на крестьянина.

На другой день Григорий понимает, почему в главах районного партийца так много муки: это голод. У минометчиков кормят вкуснее, чем в распределительном батальоне, вкуснее, но не сытнее и голод поэтому чувствуется вдвое острее. Суп приносят тоже два раза в день. Едят в своей землянке. Делят суп по маленьким порциям — по небольшой кружке на человека. Кружка немножко больше стакана. Дважды в день по стакану, чуть больше пол-литра супа плюс столовая ложка сахара и по пайке хлеба. На второй день согревшийся и пришедший в себя Григорий уже не может думать ни о чем, кроме еды. В таких условиях дележ пищи приобретает особое значение. Григорий сразу сделался главным арбитром. Начинается с того, что его кружка очень подходит как мерка для дележа супа. Ведро ставят около печки на табурете, вокруг образовывается кольцо протянутых кружек и напряженных, не пропускающих ни одного движения Григория, глаз. Сначала разливается по полкружки навара и жижи, потом еще раз в каждую кружку накладывается гуща. Григорий делит четко, быстро, с математической точностью. Голодные, раздраженные люди не могут ни к чему придраться.