Окончательный диагноз - Уайт Джеймс - Страница 36

– Ну, доложу я вам – игроки вы изворотливые, зловредные и хитрющие. Не сказал бы, что те три кона мне легко достались. Так нечестно. Я уже половину зубочисток проиграл.

– А ты считай это обязательной платой за обучение, – усмехнулся Бовэб. – Да и потом, скремман – игра нечестная. Это ты в нее честно играешь, а это совсем ни к чему.

«Шерстистый кентавр, отпускающий шуточки», – подумал Хьюлитт и, вежливо рассмеявшись, сказал:

– На мой взгляд, игра жутко нечестная, потому что зависит не только от умения игрока хитрить, таиться и блефовать, но и от его способности верно читать мимику соперников. Вот уж не знаю, какую мимику скрывает шерсть кельгиан и дутан, а у Хоррантора на голове кожа не тоньше худларианской шкуры. До тех пор, пока я не попал в этот госпиталь, я с инопланетянами общался только по коммуникаторам. Вы для меня настолько чужие, что если бы я и заметил у вас какую-то гримасу, то все равно не понял бы ее значения.

– Между прочим, – возразил Бовэб, – ты, как сюда лег, так сразу стал через библиотечный компьютер изучать классификационную систему граждан Федерации. В этой системе описаны и основные моменты социофизиологического поведения разных видов. А во время последнего кона, Хьюлитт, ты безошибочно угадал, что у меня в сносе. Ты либо скромничаешь, либо не так глуп, как хочешь казаться.

– А раз так, – подхватил Хоррантор, – значит, ты усвоил, что игра в скремман продолжается и во время перерывов между конами. На самом деле ты делаешь успехи.

– Следует ли мне также научиться, – спросил Хьюлитт, – не покупаться на лесть?

– А как же, – хмыкнул Бовэб.

Хьюлитт рассмеялся и сказал:

– Следовательно, если я признаюсь в неведении по поводу чего-либо, меня не сочтут слабаком, поскольку такое мое признание может быть сочтено попыткой скрыть собственную силу. Ну а как тогда быть с игроком вроде Морредет?

– Кельгианская хитрость, – ответил Хьюлитту Хоррантор, – состоит в сокрытии намерений путем молчания. А нам остается лишь догадываться, о чем она думает, по движениям ее шерсти. Дело это очень тонкое, некельгианину приходится тяжело.

Бовэб глянул на Хоррантора и перевел взгляд на Хьюлитта, издав при этом непереводимое рычание. Хьюлитт не понял, в чем дело, но решил, что дутанин хотел его о чем-то предупредить.

– Когда я был маленький, – сказал Хьюлитт, – я знал одно существо, одно пушистое создание, по состоянию шерсти которого было довольно легко догадаться, о чем оно думает или хотя бы что чувствует. Порой мне удавалось заставить его передумать и вовлечь в игру, когда оно хотело спать. Порой, наоборот, ему удавалось заставить меня делать то, что хотелось ему. Это был котенок, то есть детеныш кошки. Это земной неразумный зверек. Принадлежал он моим родителям, но вел себя так, словно это они принадлежали ему. Это была красивая самка с черной шерстью, но не такой жесткой, как у Бовэба. Только лапки, грудь и подбородок кошечки были белыми. Когда она злилась или пугалась, шерсть у нее вставала дыбом. Такая реакция сохранилась у всех кошек с доисторических времен, когда они еще были дикими, неприрученными. Видимо, они считали, что, ощетинившись, выглядят крупнее и страшнее, но затем освоили другие методы общения.

Когда она хотела есть, – продолжал рассказ Хьюлитт, – она терлась головой о мои ноги, а если не добивалась своего, то выпускала когти и пыталась вскарабкаться вверх. Если она хотела играть, то каталась на спине, переваливаясь с боку на бок, и шевелила лапами. Если хотела спать, сворачивалась калачиком у меня на коленях, закрывала глаза. Правда, иногда, забираясь ко мне на руки, она сама не знала, чего ей больше хочется – спать или играть.

Она была очень веселым и любящим существом, – задумчиво протянул Хьюлитт, и на мгновение ему показалось, что его кошка вдруг возникла посередине стола и шагает по нему – хвост трубой. Вот она остановилась и принялась поддевать карты передней лапкой. Он тряхнул головой, прогнал видение и продолжал:

– Она очень любила, когда я тормошил ее, гладил, чесал ей шею и за ушками. Тогда она не выпускала когтей. Но больше всего она любила, когда я гладил ее по спине, особенно тогда, когда я начинал делать это кончиками пальцев, начиная с макушки, двигаясь дальше по спине к хвосту, который она тогда поднимала вверх. Когда я так делал, она мурлыкала – так называется звук, издаваемый кошками, когда они испытывают удовольствие.

– Эти разговорчики, – вмешалась Морредет, и шерсть ее заходила неровными волнами, – становятся чересчур эротичными и мне неприятны. Немедленно прекратите.

– Меня рассказ Хьюлитта тоже разволновал, – признался Бовэб, – но, наоборот, мне было приятно его слушать. Вот только не возьму в толк, с чего это ты решил так подробно рассказывать нам про свою зверушку? Что, она по характеру напоминала Морредет или меня? Это был твой особенный неразумный друг? Что с этой кошкой случилось и к чему ты клонишь?

– Прошу прощения, я никого не хотел обидеть, – извинился Хьюлитт. – Сам не знаю, почему вдруг стал рассказывать про свою кошку – я о ней уже давно не вспоминал. Может быть, я вспомнил о ней потому, что она была моим первым другом-нечеловеком. Она была очень добрая и никого здесь не напоминает, и уж тем более – во время игры в скремман. Она была, правда, очень удачлива. Однажды ей крупно повезло. Как-то раз она слишком быстро подбежала к большой антигравитационной машине и ударилась, отброшенная в сторону силовым полем. С виду нельзя было сказать, чтобы она поранилась, поскольку кошка дышала, и только около ее рта и ушей алела кровь. Родители почему-то сочли положение безнадежным и послали за ветеринаром, чтобы тот избавил бедное животное от напрасных мучений. Но я опередил их – я поднял кошку, отнес в свою комнату и запер дверь, чтобы никто не отнял у меня мою любимицу. Всю ночь я продержал ее у себя в кровати, пока она...

– Не умерла, – закончил за Хьюлитта фразу Хоррантор, при этом голос его прозвучал тихо и нежно, что совершенно не вязалось с таким массивным созданием, как тралтан. – Печальная история, что и говорить.

– Вовсе и не печальная, – возразил Хьюлитт. – Кошка выжила. Наутро она уже расхаживала по дому здоровехонькая как ни в чем не бывало и царапала меня за ноги, выпрашивая еду. Родители глазам своим не поверили, но папа сказал, что кошки живут девять раз – это такая земная поговорка. У этой поговорки есть определенные основания. Кошки очень гибки и обладают превосходным чувством равновесия. Кроме того, они крайне редко падают. Видимо, та кошка использовала все свои способности одновременно. По-моему, потом она просто умерла от старости.