Семь дней в мае - Нибел Флетчер - Страница 64

В ожидании вызова Рутковский смотрел на висящую на стене карту, а когда зазвонил телефон, передвинул погасшую сигару в угол рта.

— Томми? Это Барни Рутковский. Скажи-ка, дружище, куда, к черту, направляются эти «К-двести двенадцать» с вашей базы? От меня требуют, чтобы я был в курсе всего, а ваши войсковые транспорты доводят моих людей до бешенства. Они исчезают из виду где-то севернее Эль-Пасо.

Голос генерал-лейтенанта Хастингса звучал спокойно и безмятежно:

— Я тут ни при чем, Барни. Эти крошки не мои. Они принадлежат военно-воздушным силам. Я только кормлю и размещаю на ночлег экипажи.

— Не темни, Томми, — сказал Рутковский. — Должен же ты знать, в чем дело. В конце концов, ведь они вылетают из твоей лавочки.

— Слушай, Барни, зря ты на меня нажимаешь, дружище. Это секретные маневры. Если хочешь получить ответ, обращайся не ко мне, а куда-нибудь повыше.

— Спасибо, приятель, — раздраженно проговорил Рутковский. — Если я в свою очередь смогу быть тебе полезен, только свистни.

— Барни! — обиженно воскликнул Хастингс.

— В любое время, Томми, — сказал Рутковский, вешая трубку.

Командующий ПВО с минуту печально смотрел на телефон, потом вызвал по прямому проводу дежурного контролера оперативного центра.

— Фрэнк, — спросил он, — когда, вы сказали, самолеты должны прибыть на эту чертову базу: сегодня вечером или завтра?

— Сначала расчетное время прибытия было назначено на семь ноль-ноль в субботу, — ответил О'Мэлли, — но только что получена вторая телеграмма из Бигса о том, что оно переносится на двадцать три ноль-ноль сегодня.

— Где, по-вашему, все-таки находится эта распроклятая посадочная площадка?

— Должно быть, довольно близко от Эль-Пасо, сэр. Самолеты прекращают радиосвязь с Бигсом около пятидесяти миль восточнее и поворачивают на северо-запад. Они продолжают идти в этом направлении еще несколько минут, потом мы теряем их из виду.

— Спасибо, Фрэнк, — буркнул Рутковский.

Он был теперь совершенно взбешен. Мысль о том, что ему, человеку, который носит четыре генеральских звезды на погонах и отвечает за противовоздушную оборону страны, не доверяют, приводила его в ярость.

Он не стал беспокоить секретаря, а сам вызвал Паркера Хардести по прямому проводу военно-воздушных сил, соединявшему его с Вашингтоном.

— Говорит Рутковский, генерал, — сказал он. — Я возмущен. Какой-то дуб там у вас считает, что мне нельзя доверять государственное дело.

— Успокойтесь, Барни.

Рутковский представил себе гладкое, без морщин, лицо Хардести, волнистые каштановые волосы. Его голос, как всегда, звучал невозмутимо.

— Я говорю серьезно, — волновался Рутковский. — Какой-то сукин сын думает, что я могу руководить противовоздушной обороной, не зная, что делается в воздухе.

— Может быть, вы все-таки объясните, в чем дело, Барни?

— Слушайте, около тридцати войсковых транспортных самолетов сегодня вечером прибывают на какую-то секретную базу около Эль-Пасо из Поуп-Филда, а у нас нет даже плана полетов. Больше того, на последней сотне миль они применяют маскировочный маневр.

— Помилуйте, не думаете же вы, что это бандиты?

— О черт, да не в этом дело, генерал, — проговорил Рутковский усталым голосом. — Будем мы придерживаться установленного порядка или не будем?

Хардести пытался его успокоить:

— Конечно будем, Барни, но вы зря беспокоитесь насчет этой операции. Вы же знаете, что самолеты свои, знаете, что они прибывают из Форт-Брэгга. На вашем месте я наплевал бы на эти последние несколько миль и забыл об этом.

— Вы знаете, что это за дьявольская база там в пустыне?

Хардести помолчал, потом ответил ровным голосом, тщательно подбирая слова:

— Давайте лучше не будем говорить об этом. Все мы знаем, что есть разные степени секретности. Нравится это нам или не нравится, но приходится считаться с таким положением.

— Вы хотите сказать, что мне об этом знать не положено?

— Я этого не говорил.

— Да, но вы имели в виду именно это, генерал. Если такова ваша политика, то она дурно пахнет. Я не могу работать в потемках.

— Прошу прощения, Барни, — сказал Хардести, давая понять, что разговор окончен.

— Хорошо, — сказал Рутковский. — До свидания.

Он зло швырнул окурок сигары в пепельницу. Ему стало жарко, хотя термометр за окном показывал только шестьдесят семь градусов по Фаренгейту. Он сорвал с себя китель и расстегнул воротник рубашки. Хардести, получивший четвертую звезду всего на несколько месяцев раньше него, обращался с ним как с каким-нибудь приготовишкой. Он возглавляет третье по важности командование в военно-воздушных силах, а Вашингтон его обходит. Интересно, знает ли об этой базе и об этих полетах Тэд Дэниел, командующий стратегической авиацией? Он решил было позвонить Дэниелу, но передумал. Если Дэниел знает, то тем труднее будет это перенести.

К черту! Кое-кто из этих типов, окружающих генерала Скотта, слишком беспокоится о политике и международных делах и не уделяет достаточно внимания руководству вооруженными силами. Рутковский закурил новую сигару и откинулся на своем вертящемся стуле. Непонятно, зачем Лимен вызывал его к себе во вторник вечером и в среду утром. И разговор был какой-то странный. Зачем президенту понадобилось вызывать его в Вашингтон, если можно было переговорить по телефону? А когда он прибыл, Лимен вроде все ходил вокруг да около, вместо того чтобы сказать ему все — что бы это ни было — начистоту. Это на него не похоже.

Но все равно он выполнил просьбу президента и прозондировал адмирала Палмера. А теперь, черт возьми, президент утвердил какую-то секретную операцию и преднамеренно исключил командующего ПВО из списка лиц, которым положено о ней знать. Разве можно так обращаться с человеком, особенно если речь идет о чем-то непосредственно связанном с его деятельностью! Вот именно, повторил он себе: непосредственно связанном с его деятельностью.

Но если президент мог позвонить ему по секрету, почему же не может он позвонить президенту? Рутковский терпеть не мог обходных маневров и презирал офицеров, у которых не хватало смелости прямо обращаться к начальникам. Но тут другое дело. Лимен, очевидно, назначил какие-то секретные учения и сам решил, кто должен о них знать. Президент — штатский человек и, вероятно, просто не понимает, что это такое, когда командование ПВО континента не в состоянии следить за движением в воздушном пространстве. Это же дьявольски опасная штука. Опасная? Больше того, это может сказаться самоубийством.

Приняв решение, Рутковский поднял трубку белого телефона, соединявшего его непосредственно с коммутатором Белого дома. За два года пребывания на посту командующего ПВО он ни разу не воспользовался этой связью.

Белый дом ответил немедленно.

— Президента, пожалуйста, — попросил Рутковский, сразу остыв. Потребовалось лишь несколько секунд, чтобы соединить его с президентом.

— В чем дело, Барни?

— Обращаюсь к вам с личной жалобой, господин президент, но, на мой взгляд, очень важной, иначе я не стал бы вас беспокоить. Как я понял из нашего последнего разговора, вы хотите, чтобы я говорил откровенно.

— Иначе и быть не может.

— Дело вот в чем, господин президент. По-моему, вы допустили серьезную ошибку, назначив эти учения по переброске войск на самолетах и не включив мое командование в организацию мер безопасности. И, по-моему, вы совершили вторую ошибку, организовав базу со взлетно-посадочной полосой в пустыне.

Наступило молчание.

— Нельзя ли поподробнее, Барни?

— Слушаюсь, сэр. Для бесперебойной работы системы ПВО континента нам необходимо знать о каждом своем самолете, или ракете, или любом другом летательном аппарате, появляющемся в нашем воздушном пространстве. Достаточно вам было засекретить от нас только одну операцию, и вся система нарушилась.

— Барни, не вдаваясь в спор по этому вопросу, я попрошу вас сообщить, как вы об этом узнали.

— Пожалуйста. Мы требуем от дежурных офицеров знать все, что происходит в воздушном пространстве. В среду вечером один из моих офицеров наблюдал перелет первой группы. Самолеты направлялись в Эль-Пасо, потом неожиданно повернули на северо-запад и исчезли с экранов радиолокаторов. Он пытался выяснить, что это за самолеты, по обычным каналам, но ему не удалось, и тогда сегодня в полдень он доложил мне.