Красная кокарда - Уаймэн Стэнли Джон - Страница 11

— А король? — спросил я его, невольно вспоминая о маркизе.

— Да благословит его Бог! У него хорошие намерения, но без народа, без денег, без армии — он король только по имени. И имя это не спасло уже Бастилии.

Я рассказал ему все, что произошло со мной. Когда я описывал сцену в собрании, он не мог более оставаться спокойным, вскочил со стула и принялся ходить по комнате, что-то бормоча про себя. Услыхав, что толпа кричала: «Да здравствует Со!», он посмотрел на меня восхищенными глазами и тихонько повторил эти слова. Когда же я дошел в своем рассказе до мучивших меня сомнений о том, какой же выбор сделать, он замолк, присел к столу и принялся крошить хлеб.

Он долго сидел молча, устремив взор на стол.

— Ну? — не без раздражения заговорил наконец я. — Что вы скажете на это?

Тут я нарочно отодвинул один из подсвечников, чтобы лучше видеть его лицо. Но он продолжал молчать, играя хлебными крошками и не поднимая глаз.

— Господин виконт, — промолвил он, — по моей матери я — тоже дворянин.

Я знал это обстоятельство, но никогда не придавал ему такого значения.

— Итак, вы… — начал я в изумлении.

— Не то, — остановил он меня, поднимая руку. — По отцу я вышел из народа. К тому же я принадлежу к числу бедняков. Однако…

Поднявшись со своего места, он взял подсвечник и повернулся к стене, на которой висели портреты моих предков.

— Антуан дю Пон, виконт де Со, — громко прочел он подпись под портретом. — Он был добрый человек и друг бедных. Царство ему небесное.

— Адриен дю Пон, виконт де Со, — продолжал он читать, — Полковник фландрского полка. Он был убит, если не ошибаюсь, при Миндене. Кавалер ордена Св. Людовика… 18 А вот Антуан дю Пон, виконт де Со, маршал и пэр Франции, кавалер многих орденов, член королевского совета, умер от чумы в Генуе в 1710 г. Кажется он был женат на одной из Роган…

Потом он перешел к другой стене и молча остановился перед одним из портретов.

— Антуан дю Пон, сеньор де Со, кавалер ордена Св. Иоанна Иерусалимского. Умер в Валезе во время великой осады от ран, по словам одних, или от непомерных трудов, как утверждают другие. Воин — христианин.

И, посмотрев с минуту на этот портрет, он поставил подсвечник на стол. В окружавшей нас темноте освещены были только наши бледные возбужденные лица.

— Господин виконт, — с поклоном произнес кюре, — вы происходите из очень древнего и благородного рода.

Я пожал плечами.

— Это я знаю. Что же дальше?

— Я не решаюсь давать вам советы.

— Но дело, за которое я стою, заслуживает полного сочувствия.

— Да, конечно, — медленно промолвил он. — Я это всегда утверждал. Но народ должен сам защищать свое дело.

— И это говорите вы! — в смущении и гневе воскликнул я. — Вы, тысячу раз говоривший, что вы тоже из народа, что во Франции должны быть только народ и король!

Он как-то печально улыбнулся и забарабанил по столу пальцами.

— Это не теория. А когда дело доходит до практики, сердце говорит другое. Во мне самом есть дворянская кровь, и я знаю, что это такое.

— Я не понимаю вас, — с отчаянием сказал я. — Ведь я только что сказал вам, что на собрании дворянства я говорил за народ, и вы же меня одобрили.

— Это было благородно, — отвечал отец Бенедикт с тонкой улыбкой. — Боритесь за народ среди равных себе. Но если дело дойдет до борьбы между народом и классом, к которому вы принадлежите, и если дворянину придется делать выбор, то…

Голос отца Бенедикта слегка задрожал, и он еще проворней забарабанил пальцами:

— … то я предпочел бы видеть вас в рядах вашего сословия.

— Против народа?

— Да, против народа, — продолжал он, съеживаясь. — Разумеется, это нелогично. Дело реформ, честного, дешевого заработка, справедливости — такое дело не может быть неправедным. Но инстинкт не позволяет мне стать на эту сторону.

— А как же Мирабо? Ведь недаром его называют великим человеком? — спросил я. — Я слышал, что и вы нередко отзывались о нем с величайшим уважением.

— И даже очень часто, — отвечал аббат, продолжая барабанить по столу пальцами. — Но что делать, у меня нет твердости убеждений. Я знаю, как отзываются ныне об инакомыслящих, и мне не хотелось бы, чтобы так говорили о вас. Есть вещи, которые хороши только издали, — сказал он, отворачиваясь, чтобы скрыть жалость, светившуюся в его глазах.

Несколько минут мы оба молчали.

— Но ведь и мой отец был на стороне реформ, — промолвил я наконец.

— Да, на стороне реформ, которые должны были совершаться дворянами для народа.

— Но ведь дворяне-то и изгнали меня…

— Так бывает всегда: народный трибун становится изгнанником.

Перспектива, ожидавшая меня, представилась мне с совершенной ясностью, и я понял, почему отец Бенедикт колебался так долго.

Кюре скоро простился со мной. После его ухода я целый час ходил по каштановой аллее, потом, остановившись у железной решетки парка, долго смотрел на расстилавшуюся за ней дорогу. Наконец я повернулся и пошел к своему серому островерхому дому с башенками по углам.

Где-то за домом невовремя закричал петух. Среди полей далеко-далеко в тишине залаяла собака. С небес торжественно глядели на землю звезды.

Я подумал о внезапно потерянной невесте, и эта мысль наполнила меня слабым сожалением, не лишенным даже приятности. Желал бы я знать, что она думает обо мне после нашего внезапного разрыва? Возбудило ли это вообще ее мысли, ее любопытство, или она пришла к заключению; что так идет всегда: женихи появляются и исчезают?..

… Была среда 22 — го июля. Вечером этого дня Париж весь дрожал от невиданных еще событий. Первый раз раздался на его улицах крик: «На фонарь!», и старец с длинной седой бородой закрутился на веревке, пока смерть не остановила его мучения.

Париж был свидетелем того, как разорвали на части столичного интенданта, и многих других событий, заставивших побледнеть сторонников реформ.

Прошла неделя, 29 — го июля снова зашел ко мне отец Бенедикт.

— Что вы думаете о парижских событиях? — спросил я.

— То же, что и прежде. Без денег, без солдат, с народом, умирающим от голода, с интеллигенцией, у которой в голове одни теории, — что тут может сделать Правительство? Будет период беспорядков. Но силы, стоящие на стороне законности и порядка всегда одерживали верх. Так будет и на этот раз.