Теофил Норт - Уайлдер Торнтон Найвен - Страница 43

9. МАЙРА

Однажды в середине июля — незадолго до того, как я снял квартиру, — меня позвали к телефону в «X».

— Мистер Норт?

— Мистер Норт у телефона.

— Меня зовут Джордж Грэнберри. Правильнее будет сказать — Джордж Френсис Грэнберри, потому что у меня есть в этом городе родственник Джордж Герберт Грэнберри.

— Да, мистер Грэнберри?

— Мне говорили, что вы читаете вслух по-английски — английскую литературу и всякое такое.

— Да, читаю.

— Я хотел бы встретиться с вами и договориться о том, чтобы вы почитали кое-какие книжки моей жене. Моя жена все лето нездорова, и это… ну, что ли… развлекло бы ее. Где мы можем встретиться и поговорить?

— Давайте сегодня или завтра вечером в баре «Мюнхингер Кинга», в четверть седьмого.

— Хорошо! Сегодня в четверть седьмого в «Мюнхингер Кинге».

Мистеру Грэнберри было лет тридцать пять — для Ньюпорта немного. Он принадлежал к категории, которую журналисты вроде Флоры Диленд называют «спортсменами и бонвиванами». Как у многих людей этой породы, у него было красивое лицо, но в морщинах, даже в бороздах. Сперва я подумал, что причина этого — ветер и волны, в единоборстве с которыми прошли его молодые годы: парусные регаты, гонки яхт на «Бермудский кубок» и т.д.; но потом решил, что нажиты они на суше и в закрытом помещении. По натуре он был симпатичный малый, но праздность и пустая жизнь тоже растлевают. У меня сложилось впечатление, что эта беседа с «профессором» приводит его в замешательство, пугает и что он нетрезв. Он предложил мне выпить. Я заказал пиво, и мы сели на диван у окна, выходящего на Бельвью авеню и Читальные залы.

— Мистер Норт, моя жена Майра — очень умная женщина. Схватывает все на лету. В разговоре любого заткнет за пояс, понимаете? Но когда она была девочкой, с ней произошло несчастье. Упала с лошади. Пропустила несколько лет школы. К ней ходили учителя — страшные зануды; сами знаете, что это за народ… Так о чем я? Ах да, из-за этого она терпеть не может читать. По ее словам, вся эта чепуха невыносима — «Три мушкетера», Шекспир и прочее. Она очень практичная женщина. Но любит, чтобы ей почитали. Я пробовал ей читать, и ее сиделка миссис Каммингс тоже читает ей вслух, но через десять минут она заявляет, что лучше просто поговорить; Ну… Так о чем я? Одно из последствий перерыва в учебе — то, что в общей беседе она иногда показывает себя не с лучшей стороны. Знаете: «терпеть не могу Шекспира», «стихи — это для баранов», в таком роде… В Ньюпорте нас, Грэнберри, полно, и мои родственники думают, что это — просто дурное воспитание и типичное среднезападное хамство. Нас с матерью и всю мою здешнюю родню это немного смущает… Я вам уже сказал, что сейчас она на положении больной. После того падения она, в общем, оправилась, но у нее было два выкидыша. Сейчас мы опять ожидаем ребенка, месяцев через шесть. Врачи считают, что ей надо немного прогуливаться по утрам, и разрешили несколько раз в неделю бывать в гостях, но всю вторую половину дня она должна проводить на диване. Понятно, она скучает. Два раза в неделю к ней ходит учитель бриджа, по ей это не очень интересно… и учитель французского.

Наступило молчание.

Я спросил:

— Друзья ее навещают?

— В Нью-Йорке — да, здесь — нет. Она любит поговорить, но утверждает, что в Ньюпорте только сами говорят, а других не слушают. Она попросила доктора запретить посещения — всем, кроме меня. Я люблю Майру, но не могу полдня заниматься только тем, что слушать ее. Как раз вторая половина дня для нее — самая трудная… Кроме того, я, как бы сказать, — изобретатель. У меня в Портсмуте лаборатория. Это отнимает много времени.

— Изобретатель, мистер Грэнберри?

— Да, вожусь с кое-какими идейками. Надеюсь, удастся набрести на что-нибудь стоящее. А пока предпочитаю об этом не распространяться. Словом… э… не возьметесь ли вы читать ей вслух, скажем, три раза в неделю, с четырех до шести?

Я помедлил.

— Мистер Грэнберри, разрешите задать вопрос?

— Ну, конечно.

— Я никогда не беру ученика, если нет хоть какой-то уверенности, что он желает со мной работать. Я ничего не могу добиться от равнодушного или враждебного ученика. Как вы думаете, я буду ей так же противен, как учитель бриджа?

— Скажу вам откровенно, риск есть. Но жена все-таки повзрослела. Ей двадцать семь лет. Она понимает, что в ее образовании есть пробелы… и что некоторые из наших дам считают ее не совсем… рафинированной. Майра не глупа — нет! — но с характером и очень прямодушна. Если ей под угрозой расстрела сказать, чтобы она назвала пять пьес Шекспира, она ответит: «Давайте стреляйте!» У нее зуб на Шекспира. Она считает его пустозвоном. Между нами говоря, я тоже, но у меня хватает ума помалкивать об этом. Она из Висконсина, а там люди не любят, чтобы их учили.

— Я сам из Висконсина.

— Вы из Висконсина?

— Да.

— Вы — «барсук»!

— Да.

У каждого штата есть свой тотем, но среднезападные штаты особенно неравнодушны к животным, с которыми себя отождествляют.

— Ну, это будет отличная рекомендация. Майра очень гордится тем, что она из Висконсина… О, чудесно! Так вы согласны попробовать, мистер Норт?

— Да, но с одним условием: если миссис Грэнберри будет скучно или она станет раздражаться, я прекращаю в ту же минуту.

— Я буду ужасно благодарен вам, если вы попробуете. На первых порах вам, наверное, придется запастись терпением.

— Запасусь.

Мы условились о расписании. Я думал, беседа окончена, но у него было еще что-то на уме.

— Выпейте еще пива, мистер Норт. Или чего-нибудь покрепче. Что хотите. Я совладелец этой гостиницы.

— Спасибо, я выпью пива.

Нам подали.

— Наверно, я должен вам сказать, что попросил вас помочь мне с Майрой еще и потому, что знаю, как вы вели себя в истории с Дианой Белл. — Я ничем не показал, что слышу его слова. — В том смысле, что вы обещали ничего не говорить и из вас клещами не вытянешь слова. В Ньюпорте только и знают, что болтать — сплетни, сплошные сплетни. Можем мы с вами договориться так же?

— Конечно. Я никогда не рассказываю о моих работодателях.

— Я хочу сказать: мы с вами, наверное, будем встречаться и дома, и здесь. На одном обеде вы познакомились с моей приятельницей, очаровательной девушкой. Ей было очень приятно поговорить с вами по-французски.

— Сэр, я ни разу не был на званом обеде в Ньюпорте — только у Билла Уэнтворта.

— Это было не здесь. Это было в Наррагансетте, у Флоры Диленд.

— А-а, да. Мисс Демулен, очаровательная дама.

— Может быть, вы опять ее там увидите. Я просто случайно с вами не встретился оба раза у Флоры Диленд. Я буду признателен вам, если вы не… будете говорить об этом… в определенных кругах — понимаете?

— Давайте вернемся к разговору о Висконсине. Вы там познакомились с миссис Грэнберри?

— Боже упаси! Нет, она жила на севере, под Уосо. А в Висконсине я был всего раз — за несколько дней до свадьбы. Познакомился с ней в гостях в Чикаго: у нее там родственники, и у меня тоже.

Разговор мотался, как корабль без руля. Когда я встал, он еще раз взглянул в окно и сказал: «А! Вот и она!» У обочины остановилась машина; вышел шофер и открыл дверцу даме. За исключением белой соломенной шляпы, она была вся в розовом — от вуали до туфель.

Он шепнул мне: «Вы идите вперед», и я открыл дверь. Француженки с колыбели обучены выражать радостное изумление при встрече с любым знакомым мужчиной — от двенадцати до девяноста.

— Ah, Monsieur Nort! Quel plaisir de vous revoir! Je suis Denise Desmoulins… [61] — и прочее.

Я высказал свое восхищение тем, что вижу перед собой, и прочее, и мы распрощались с пространными выражениями надежды на скорую встречу в Наррагансетте.

В условленный день я подкатил к двери «Морских уступов»; меня впустили и провели в «вечернюю комнату» миссис Грэнберри. Дама эта, прекрасная как утро, но отнюдь не робкая как заря, лежала в шезлонге. Толстая миловидная сиделка вязала рядом.