Красный циркуляр - Браудер Билл - Страница 40

В течение последующих двух лет цена акций увеличилась еще вдвое, затем еще и еще. К 2005 году акции «Газпрома» уже стоили в сто раз больше по сравнению со стоимостью их покупки компаниями фонда Hermitage. Не на сто процентов больше, а в сто раз. А наше небольшое расследование помогло стране избавиться от одного из самых бесчестных олигархов. Без сомнения, это была лучшая инвестиция в моей жизни.

18. Пятьдесят процентов

Помимо работы в Москве и романтических встреч с Еленой, я с удовольствием занимался теннисом и старался почаще находить время для игры.

Холодным субботним днем в феврале 2002 года я немного опаздывал на теннисный матч со своим приятелем брокером. Водитель Алексей гнал машину, а мы с Еленой сидели на заднем сиденье, держась за руки. Свернув на улицу, ведущую к кортам, я заметил посреди дороги крупный темный предмет, который по обе стороны объезжали машины. Сначала мне показалось, что это холщовый мешок, выпавший с какого-нибудь грузовика. Приблизившись, я понял, что это человек.

— Алексей, остановись! — попросил я.

Мой водитель ничего не ответил и продолжил движение.

— Да остановись же! — уже крикнул я. Он неохотно притормозил неподалеку от лежавшего на дороге мужчины.

Я открыл дверь и выскочил из машины. Елена последовала за мной. Алексей, поняв, что иного выхода нет, тоже вышел из машины и подошел к нам. Я наклонился к мужчине. Мимо проезжали и сигналили автомобили. Крови не было видно, но человек лежал без сознания. Он судорожно подергивался, изо рта шла пена. Я не знал, что произошло, но, слава Богу, он был жив.

Я опустился на колено и обхватил его за плечо с одной стороны, а Алексей подсобил с другой. Елена приподняла его ноги. Все вместе мы перенесли его подальше от проезжей части.

Нашли припорошенный снегом участок и осторожно положили его на снег. Мужчина начал понемногу приходить в себя.

— Эпилепсия… — расслышали мы тихий шепот. — Эпилепсия…

— Все будет хорошо, — сказала ему Елена по-русски, дотронувшись до плеча.

Видимо, кто-то сообщил о происшествии, поскольку подъехали три милицейские машины. Я был поражен тем, что милиционеры расхаживают по дороге и явно ищут, на кого это все можно повесить, не обращая никакого внимания на лежащего и нуждающегося в помощи человека. Услышав мою английскую речь и поняв, что я иностранец, они переключились на столпившихся вокруг соотечественников. Подошли к Алексею и обвинили в том, что он якобы сбил мужчину. Пострадавший к этому моменту уже полностью пришел в себя и пытался объяснить, что его никто не сбивал, что Алексей, наоборот, пытался ему помочь, но милиционеры не слушали. Они потребовали у Алексея документы, заставили его пройти тест на содержание алкоголя в крови и говорили с ним на повышенных тонах не меньше четверти часа. Наконец, поняв, что никакого преступления не было, они вернулись к своим машинам и уехали. Бедолага поблагодарил нас, и его проводили в скорую, которая тоже приехала, пока Алексей разговаривал с милиционерами, а мы вернулись в свой «Блейзер» и продолжили путь.

В дороге Алексей объяснил, почему он не спешил помогать, а Елена переводила:

— В России так всегда. Милиции даже неважно, сбили его или нет. Едва появившись, они назначают кого-нибудь виновным, и делу конец.

К счастью, для Алексея, бывшего полковника ГАИ, все разрешилось благополучно. А обычному московскому самаритянину такая помощь ближнему могла стоить семи лет лишения свободы, причем каждый россиянин это знал. И это тоже Россия.

Я успел на корты, но, как ни старался, мысли о дорожном происшествии всё не шли из головы. А если бы мы не остановились? Какая-нибудь машина могла вовремя не свернуть, и человек мог погибнуть или получить тяжелую травму. Подобное происходит по всей стране, и от этого бросало в дрожь. Речь ведь не только о безопасности на дорогах. То же самое могло произойти в любой сфере жизни: в бизнесе, здравоохранении или на школьном дворе. Да где угодно. Случись какое-то несчастье, люди старались не вмешиваться, чтобы самим не пострадать — не от недостатка гражданского долга, а потому, что результатом любой помощи было наказание, а не похвала.

Возможно, следовало воспринять это происшествие как знак. Возможно, не стоило лезть на рожон, пытаясь искоренить коррупцию в компаниях, куда инвестировал фонд. Но я был искренне убежден, что могу помочь.

Я не был россиянином (милиция, к примеру, перестала обращать на меня внимание, едва услышав, что я говорю по-английски), и поэтому мне казалось, что я могу действовать там, где российский гражданин бессилен.

По этой причине после успеха нашей «газпромовской» кампании я решил заняться изобличением коррупции в других крупных компаниях, акции которых входили в портфель фонда. Так, объектом моего пристального внимания стали РАО «ЕЭС» (Единая энергетическая система) и Сбербанк. Как и в случае с «Газпромом», я месяцами расследовал схемы хищений, затем излагал результаты расследований в простой и понятной обычным людям форме и делился ими с международными печатными изданиями. Едва публичная кампания достигала накала, механизм приходил в движение, и правительство Путина начинало действовать и приструнивало нарушителей.

Когда мы рассказали, что председатель правления РАО «ЕЭС» собирается распродать с колоссальной скидкой активы компании разным олигархам, Кремль наложил мораторий на такую распродажу. После того как мы подали иск против совета директоров Сбербанка за продажу инсайдерам акций банка (по заниженной цене) в обход миноритарных акционеров, парламент внес изменения в законодательство с целью защиты прав акционеров при выпуске новых акций.

Вы можете спросить, почему Путин позволял мне заниматься всем этим. Полагаю, причина кроется в том, что на определенном этапе наши интересы совпадали. Когда в январе 2000 года Путин стал президентом Российской Федерации, реальная власть была сосредоточена в руках олигархов, губернаторов и различных преступных группировок. Поэтому Путин считал делом первостепенной важности возвратить власть на ее законное место в Кремль, а если точнее, в свои собственные руки.

В сущности, в отношении меня и моих антикоррупционных инициатив Путин руководствовался политическим принципом: «Враг моего врага — мой друг». Он регулярно пользовался плодами моей работы как предлогом свести счеты со своими оппонентами — олигархами.

Я же был так поглощен своими успехами и растущей доходностью фонда, что не понимал этого. Я наивно полагал, что Путин действует в интересах общественного блага и искренне стремится навести порядок в стране.

Многие спрашивают, почему олигархи не избавились от меня в отместку за то, что я вывожу на свет их темные схемы. Хороший вопрос. В России убивают и за меньшее. В стране царило беззаконие и могло случиться — и часто происходило — что угодно.

Спас меня не чей-то страх перед законом, а паранойя. В России живут теориями заговора. Здесь вам предложат множество объяснений всему на свете, и ни одно не будет простым. Обычный россиянин и представить себе не мог, чтобы какой-то нескладный американец, который по-русски и двух слов не свяжет, в одиночку пойдет против самых влиятельных в стране олигархов. Единственное логичное объяснение для них: я действовал по указу кого-то гораздо более влиятельного. А поскольку мои кампании неизменно заканчивались вмешательством Путина или правительства, люди предполагали, что за всем этим стоит «сам Владимир Владимирович». Это было нелепо, я ведь даже никогда не встречался с ним. Однако, по-видимому, меня считали «человеком Путина» и поэтому не трогали.

Результатом наших антикоррупционных кампаний и вмешательства президента стал значительный рост стоимости акций в портфеле фонда. К концу 2003 года капитализация фонда выросла на 1200 % с момента, когда рынок коснулся дна. Я вернул всё, что было потеряно в 1998-м. На это ушло пять лет титанического труда, но я достиг цели и вытянул своих клиентов из этой пропасти. Удалось не только устоять, но и, как мне казалось, найти идеальную модель бизнеса: не просто зарабатывать клиентам большие деньги, но и помогать России стать лучше. В мире найдется мало занятий, которые позволяют одновременно зарабатывать и приносить пользу, а у меня оно было.