Красный циркуляр - Браудер Билл - Страница 29

«Если любой сможет купить конвертируемые облигации, то нам эта новость ничем не угрожает, даже наоборот», — размышлял я про себя.

— Хуже некуда. Эти новые ценные бумаги смогут купить акционеры компании, но мы из их перечня исключены!

Это противоречило здравому смыслу. Если «Сиданко» сможет, отстранив нас от возможности купить конвертируемые облигации, увеличить общее количество акций почти втрое, то фонду и Сафре вместо 2,4 % будет принадлежать только 0,9 % компании, и при этом мы не получим ничего взамен. Иными словами, Потанин и его команда средь бела дня вознамерились лишить инвесторов фонда и Сафру восьмидесяти семи миллионов долларов.

Я вскочил.

— Невероятно! Вадим, ты уверен? Может, в «Рейтер» ошиблись в формулировках?

— Не думаю. Сообщение выглядит достоверно.

— Съезди за оригиналами документов, посмотри сам. Не может быть, чтобы это было правдой.

Меня словно молнией поразило. Если эмиссия конвертируемых облигаций, как ее описал Вадим, действительно состоится, то это поставит крест на моей репутации с рекомендациями по «Сиданко» и принесет фонду огромные убытки.

Я был сбит с толку. Зачем все это Потанину? Какова его цель? Зачем обесценивать акции компании, небольшой частью которых владел наш фонд, и создавать скандал, когда он сам только что получил приличный куш от «Бритиш Петролеума», продав им большой пакет акций «Сиданко»? Потанин продолжал контролировать восемьдесят шесть процентов компании, а размывая нашу долю, получал всего лишь полтора процента. В этом не было никакой финансовой логики.

Я пытался понять причину таких действий и позже пришел к выводу, что все это было очень по-русски.

Об этой особенности русского менталитета слагались сказки, а позже и анекдоты. Мне запомнился один. Поймал как-то раз бедный старик золотую рыбку, которая могла выполнить только одно желание. Обрадовавшись, он стал размышлять: «Может, дворец попросить? Или еще лучше — тысячу слитков золота? А то, может, отправиться на большом корабле в кругосветное плавание?» В этот момент рыбка прерывает его мысли и говорит: «Но знай, старче: что бы ты ни пожелал, твой сосед получит вдвойне». Тогда старик, не раздумывая, говорит: «В таком случае, выколи мне один глаз».

Мораль проста: когда дело касается денег, в России с легкостью пожертвуют собственным успехом, лишь бы насолить ближнему своему.

Похоже, именно этим принципом и руководствовалась группа Потанина. Неважно, что они заработали в сорок раз больше нас: им претила сама мысль, что какие-то иностранцы тоже добились финансового успеха. Им казалось, что это просто «не по понятиям».

А «по понятиям» нужно было раздавить чужой бизнес. Это и произойдет, если я не вернусь в Москву и не повлияю на ситуацию. Следующие несколько дней в Кейптауне я провел, пытаясь хоть на время забыть о проблемах и насладиться отдыхом, но тщетно.

Когда отпуск подошел к концу, Сабрина, не переносившая русскую зиму, увезла Дэвида обратно в Лондон. Я вернулся в Москву двенадцатого января 1998 года, за день до старого Нового года. Едва прибыв в столицу, я связался с Вадимом. Он все перепроверил и подтвердил: размывание доли собственности займет около шести недель, пока решение пройдет через все инстанции, но процесс уже начался.

Я должен был срочно что-то предпринять, чтобы это остановить.

Благоприятная возможность подвернулась на следующий же день, тринадцатого января. Мне позвонил знакомый и рассказал о новогодней вечеринке в доме Ника Джордана, богатого русско-американского банкира из «Дж. П. Морган». Брат Ника, Борис Джордан, был финансовым консультантом Потанина и главой нового инвестиционного банка «Ренессанс Капитал». Я немного знал их обоих и попросил знакомого взять меня с собой на вечеринку.

Вечеринка проходила в огромной роскошной квартире в сталинском доме в нескольких кварталах от Кремля. За аренду таких хором инвестиционные банки выкладывали по пятнадцать тысяч долларов в месяц, чтобы их иностранные сотрудники могли перенести «тяготы жизни в Москве». Найти Бориса Джордана в толпе гостей, поглощающих икру и шампанское, было нетрудно. Здесь его считали воплощением американца: шумный, упитанный рубаха-парень, типичный маклер с Уолл-стрит. Я направился прямо к нему. Он был явно удивлен, увидев меня, но не подал виду — расплылся в улыбке и крепко пожал мне руку:

— Билл, как жизнь?

Я сразу перешел к делу.

— Ничего хорошего, Борис. Что происходит в «Сиданко»? Если утвердят выпуск конвертируемых облигаций, меня ждут серьезные проблемы.

Я застал его врасплох. Он не хотел конфликта на вечеринке брата. Обернувшись на других гостей, он с натянутой улыбкой произнес:

— Билл, это просто недоразумение. Ни о чем не беспокойся.

Он повернулся к большому серебряному блюду с закусками, выбрал бутербродик и, не глядя на меня, добавил с полным ртом:

— Я тебе вот что скажу. Приходи в «Ренессанс» завтра к половине пятого, и мы решим вопрос.

Он откусил еще кусок и продолжил, с прилипшей к зубам едой:

— Серьезно, Билл. Всё будет хорошо. А сегодня выпей чего-нибудь, расслабься. Старый Новый год же!

Вот и поговорили. Его слова звучали так убедительно и мне так хотелось в них верить, что я еще немного побродил среди гостей и ушел с вечеринки в приподнятом расположении духа.

Когда я проснулся на следующее утро, было еще темно. Январское солнце не спешило показываться часов до десяти. Я пошел на работу. Ко времени встречи с Борисом за окном опять стемнело. Ровно в четыре тридцать я вошел в банк «Ренессанс Капитал», располагавшийся в современном административном здании со стеклянным фасадом неподалеку от Белого дома — Дома Правительства Российской Федерации. Меня без церемоний отвели в переговорную комнату без окон, не предложив никаких угощений или напитков. Я сидел и ждал.

И ждал.

И ждал.

Через полчаса меня начали одолевать подозрения. Я вдруг почувствовал себя, как рыба в аквариуме, и стал оглядываться в поисках скрытых камер. Никаких камер видно не было, но я начал думать, что Борис обманул меня. Ничего хорошего это не сулило.

Я уже собирался уходить, как дверь наконец распахнулась, но вошел не Борис, а Леонид Рожецкин — тридцатиоднолетний юрист, эмигрировавший из Советского Союза и получивший образование в престижном американском университете из Лиги плюща. Я видел его до этого несколько раз (спустя десять лет после описываемых событий Рожецкина в ходе конфликта с некими деловыми партнерами убили в Юрмале).

Леонид, явно насмотревшись фильма «Уолл-стрит»[9], ходил в красных подтяжках поверх индпошивной рубашки с монограммой и воротничком на пуговичках, да и стрижкой напоминал Гордона Гекко, персонажа Майкла Дугласа. Он выдвинул стул из-под стола, сел, заложив ногу на ногу, и сплел пальцы рук, обхватив колено.

— Сожалею, но Борис не смог прийти на встречу, — произнес он по-английски с легким акцентом. — Он занят.

— Я тоже.

— Ну, разумеется. Что привело вас сюда сегодня?

— Вам это известно, Леонид. Я здесь, чтобы поговорить о «Сиданко».

— Да. И что?

— Если акции будут размыты, то потери фонда, моих инвесторов, в том числе Эдмонда Сафры, — с нажимом произнес я, — составят восемьдесят семь миллионов долларов.

— Да, это нам известно. В этом весь план, Билл.

— Что?

— Таков был план, — невозмутимо повторил он.

— То есть вы специально пытаетесь нас размыть?

— Ага, — подмигнул он.

— Но как же это возможно? Это ведь незаконно!

— Мы в России. — Он слегка отклонился назад. — Думаете, нас беспокоят такие мелочи?

Я подумал о своих клиентах. Об Эдмонде. В это было трудно поверить. Я тяжело откинулся на спинку стула.

— Леонид, вы можете пытаться объегорить меня, но среди моих инвесторов — известнейшие люди Уолл-стрит. Камень упадет здесь, но круги разойдутся повсюду!

— Билл, нас это не волнует.

Мы оба молчали, пока я осмысливал услышанное. Затем он взглянул на часы и встал: