Желтая линия - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 8

– Это самая дорогая работа здесь, – шепнул мне Щербатин. – Кроме, конечно, ловли червей. Я же говорил, что быстро сделаю из тебя человека.

– Спасибо, конечно, но... Посмотрим.

– Чего посмотрим? Глядишь, через пару месяцев сам так же салаг наставлять будешь. Разве плохо?

– Два экипажа уходят уже завтра, – говорил инструктор. – Это «Кормилец» и «Добыватель уцим». Остальные ждут восстановления машин и сигналов ледовой разведки. Завтра промысловики Щерба, Беня, а также...

У меня в глазах потемнело.

– Щербатин, – зловеще прошептал я, – откуда, интересно, они знают, что я – Беня?

– Я тебя зарегистрировал как Беню.

– Я не Беня, я Борис Емельянов.

– Это слишком длинно. Длинных имен не любят, из всех списков будешь выпадать. Я, как видишь, свою фамилию тоже не пожалел. Все, тихо!

– ...По желтой линии до четвертой отметки и представиться капитану экипажа. Сегодня все отдыхают, – закончил инструктор.

Через несколько минут мы с Щербатиным уже выбрали себе кровать. Долго не искали – все равно на одну ночь. Я, по молчаливому соглашению, залез наверх – мне достаточно было видеть провисший потолок в потеках ржавчины, остальное не интересовало.

– Знаешь, почему ты хреновый поэт, Беня? – донесся снизу голос Щербатина. – Потому что ты не интересуешься людьми. Ты интересуешься только собой. Погляди вокруг: сколько судеб, сколько характеров. Поговори, познакомься, наберись опыта.

– Не вижу никаких судеб, – отозвался я. – Вижу только серую массу, которая дрожит от предвкушения веселой жизни.

– Это не масса, это люди! – рявкнул вдруг Щербатин с неожиданной злостью. – Такие же люди, как ты, ничуть не хуже. Может, даже лучше.

– Это нулевое холо, Щербатин. Большое скопление нулей, равное в сумме... сам можешь подсчитать. И вообще, кто бы меня учил! Бандит-международник, ценитель индивидуальностей...

– Зато ты у нас непризнанный гений. Ладно уж, лежи, наслаждайся своими печалями. Я пойду прогуляюсь. Не забудь носки сменить, божество ты наше недоделанное.

Щербатин ушел, и через некоторое время мне стало скучно. Я понаблюдал за казармой, где трудовой люд менял носки, приспосабливал поудобнее новую одежду, устраивал постели, таскал откуда-то картонные тарелки и мало-помалу знакомился. Через кровать от меня возился с завязками некий субъект совершенно неопределенного возраста. Маленький, сгорбленный, суетливый, он походил на забитого китайца-крестьянина, какими их показывают в старых фильмах.

– Привет! – позвал я. – Как зовут-то?

Он рывком поднял голову, блеснули глаза-бусинки.

– Шак, – ответил он высоким сипловатым голосом. – Я – Бедный Шак.

– Издалека?

Он задумался, закатил глаза, шевеля при этом тонкими серыми губами.

– Третье удаление, – родил он наконец. – Не очень далеко.

– Ясно... – Я тоже захотел назваться, но забыл, из какого мы со Щербатиным удаления и сектора. Надо будет записать на ладошке. – Чем решил тут заниматься, Шак?

– Я буду искать червя. – Он закатил глаза и изобразил на лице смесь восторга, испуга, гордости, озабоченности и еще бог знает чего. – Я буду ходить на холод, далеко-далеко, слушать лед, нюхать воздух в норах. Ледовая разведка! – Шак поднял палец.

– А потом, когда получишь холо?

– Стану начальником, – он расплылся в улыбке, глаза-бусинки превратились в щелки. – Я никогда не был начальником. Никто не хотел, чтобы я стал начальником. Но теперь я сам решаю, кем мне быть.

«Удачи тебе, Бедный Шак», – со вздохом подумал я и уже хотел отстать от него, но тут мне стало интересно, кем он был прежде.

– Шак, а чем ты занимался до этого?

– Я гунявил зибобы, – с достоинством ответил он.

– Что-что ты гунявил? – Похоже, я попал в ту область языка Цивилизации, которая была мне вовсе незнакома.

– Зибобы, – с простодушной улыбкой ответил Шак. – Выбучивал на блоцки и тут же гунявил зибобы. Но они были слишком шулкие, и у меня постоянно пробоячивало на ксын. А роболакер не разрешает, если очень часто получается ксын, от этого жлофа гнется. Мне пришлось уйти оттуда.

– Сочувствую, – пробормотал я.

«Вот тебе и судьбы, Щербатин, – подумалось мне. – Вот тебе и характеры».

Я тут же попробовал написать поэтическое произведение. Печальный рассказ Шака настраивал на эпический лад.

Тут меня заклинило, поскольку никак не вспоминалась точная рифма на «корабль». Когда-то я нашел ее и даже записал, однако теперь все выветрилось.

Тогда я придумал другой вариант: «И сел тот старик на большой звездолет, чтоб слушать и нюхать загадочный лед». Но это получался уже полный бред, и мучиться над ним я быстро расхотел.

Нашего капитана звали Дядюшка Лу, он был старенький, толстенький и лысый. Его голова более всего напоминала сплюснутую морщинистую тыкву. Эта тыква то и дело хитро нам улыбалась.

Дядюшка Лу был одет в жуткую рванину, через дырки беззащитно светилась дряблая кожа его живота. На нем был свитер и широкие штаны, подвязанные снизу тесемочками – очевидно, чтоб не обтрепывались края.

– ...А условия у нас такие, – говорил он. – Хорошие у нас условия. День пребывания – три уцим. Промысловый день – десять уцим. Если ничего не делать, за шесть периодов можно получить первое холо. Если на промысел ходить – вдвое быстрей. А если еще и пульпу привозить, то два периода – и можно отсюда улетать. Потому что, когда с полными баками возвращаемся, на каждого по двести уцим.

Дядюшка Лу ласково улыбнулся и развел руками: мол, сами судите, ребятки, двести уцим – это о-го-го, это вам не просто так.

– Машина наша еще хорошая, работать можно, – продолжал он, – ребятишки – тоже хорошие, познакомитесь сейчас. А вот одежонка у вас, мальчишечки, плоховата. Маловато у вас ее. Я так вам скажу – будет свободное времечко – походите по ангарам, пособирайте в углах тряпочки. Там завяжешь, здесь завернешься – глядишь и не озябнешь во льду. В машине-то печки же нету, там и без печки тесновато...

– А как у вас, Дядюшка, насчет пожрать? – поинтересовался Щербатин.

Капитан снова прищурился в ласковой улыбке.

– На еде работаем, – с легкой укоризной напомнил он. – Уж как-нибудь не проголодаемся. – Он поднялся, поддернул штаны. – Ну, пошли, ребятки. Пошли машину глядеть.

Путь наш лежал в один из отдаленных ангаров. Я шагал, посматривая по сторонам, и представлял себя то на авторемонтном участке, то на мясокомбинате, то на военной базе.

Вот трое работяг прут, выбиваясь из сил, огромную гнутую железку. Вот выстроились новобранцы в необмятых робах, а перед ними – то ли начальник, то ли инструктор. А вот грузят на гусеничную платформу грязные баки, из которых выплескивается какая-то жижа.

С трудом верилось, что мы причастны к совершенной, достигшей всех мыслимых высот Цивилизации. Но, может быть, это только ее задворки? Скорее всего так и есть.

– Щербатин, а есть где-нибудь другая Цивилизация?

– Понятия не имею. А тебе этой мало?

Мы наконец пришли. В гулком холодном ангаре я увидел машину, на которой нам предстояло работать ближайшие два периода, добывая питательную пульпу. На вид она напоминала муравья, у которого выросло в три раза больше ног и усов, чем положено. Впереди – круглая вытянутая кабина с окошками из толстого стекла. За ней такой же округлый корпус. А вокруг – десятки раздвижных штанг с пиками и крючьями на концах. И еще снизу кабины – гофрированный хобот с наискось срезанной стальной трубкой. И все это размерами с локомотив.

Машина пребывала в состоянии ремонта. Несколько работников вяло ползали по ней, звеня инструментами. Двое сидели у стены и дули на озябшие пальцы.