Желтая линия - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 3

– Щербатин! – стонал я. – Мне все обрыдло, я хочу назад, в детство. Там было будущее, там были надежды. Все только начиналось, а сейчас – кончается!

– Беня, Беня... – вздыхал он. – Пей, маленький, и не печалься. Ничего не поздно начать заново.

– Щербатин, тебе доводилось когда-нибудь так облажаться, что жить не хочется, видеть никого не хочется? Скажи, было?

– Было, Беня, было. Мне хотелось куда-нибудь скрыться, уехать, стать моряком или лесорубом, только бы подальше от старых неудач. Ты готов стать моряком или лесорубом?

– Кем угодно, Щербатин! – клялся я. – Главное – самим собой. В любую глушь, в любую дыру – хоть завтра! Мне нечего тут терять.

– И мне уже нечего, Беня. Знаешь, сегодня я позавидовал тому бродяге, который пристал к тебе на улице. У него ничего нет, ему ничего не надо. У него есть жизнь и, может быть, мудрость, которой он хотел с тобой поделиться. Он в другом мире. Давай и мы сбежим, Беня?

– Куда? Везде одно и то же дерьмо.

– Ничего, Беня, найдем место почище. Главное – решиться.

– Да, Щербатин, истиная правда. – Я бил себя кулаком в грудь. – Надо решиться – раз в жизни. Сколько раз мне хотелось, чтобы мой дом сгорел, а вместе с ним – все чертовы справочки, документики, счета за газ и свет, письма, тряпье, которое жалко выкинуть. А еще лучше спастись с тонущего корабля, чтобы все дрянь потонула – а жизнь осталась...

И я начал молоть какую-то чушь о том, как хочу утром распахивать окно, и вдыхать запах леса, и исписывать груды листов, так чтоб перо догоняло мысль, и завтракать деревенским молоком и свежим хлебом, и думать думы над обрывом, глядя в синюю даль...

– Щербатин, я хочу говорить, что я поэт, а не разнорабочий. Почему эти свиньи при слове «поэт» сразу отодвигаются и смотрят, как на кретина?

– Мы сбежим от этих свиней, Беня... Сбежим, прямо сейчас. Есть у меня лазейка. Они нам еще позавидуют. Только не говори завтра, что сам не хотел этого.

– Хочу, Щербатин, очень хочу, – неистово клялся я. – Вывези меня из этого дерьма, помоги все начать заново.

– Помогу, Беня, помогу....

Он неверными шагами направился к телефону, но тот оказался разбит – не помню, когда это мы успели. Тогда он принялся лазить по карманам и наконец нашел мобильник. Грузно уселся на подоконник, набрал номер.

– Привет, это я... Про должок помнишь? Только нас двое. Что? Не скупердяйничай...

Я вдруг заметил, что он крутит в пальцах ту грязную бумажку, которую сунул мне бродяга. Впрочем, мне уже было плевать.

– Ну, хватит спорить, вызывай своих замораживателей... – наговаривал Щербатин в трубку. – Что? Не замораживатели? А кто? Ах, обезвоживатели...

Меня уже терзала зевота, переходящая в тошноту, в висках ломило. Я старался не думать о том, как буду себя чувствовать завтра.

– Все! – объявил Щербатин и со сладострастием рассадил телефон о стену. Посыпались детальки.

Но и этого ему показалось мало. Он порылся в груде хлама на полу и нашел, кажется, тюбик губной помады. И этой помадой написал прямо на обоях слово из шести букв, означающее в экспрессивной форме окончание чего-либо. И поставил жирный восклицательный знак.

– Все, Беня! Ложись, отдыхай, о нас позаботятся.

Я, идиот, даже не попытался что-то прояснить. Я был доволен, что кто-то в очередной раз за меня все решил.

Я очнулся лишь на минуту и увидел над собой человека в голубом халате.

– Спокойно! – Он улыбнулся и ввел мне в плечо иглу шприца.

– А-а-а-а!!!

Чей-то жуткий крик привел меня в чувство. Впрочем, оказалось, ору я сам. И, пожалуй, было от чего орать.

Мне казалось, что меня ломают на куски. Тело мое стало каким-то жестким, несгибаемым, будто хлебная корка. От малейшего движения – невыносимая тупая боль в мышцах и суставах. Вдобавок, было холодно. И, кроме того, я был совершенно голый.

– Девятое удаление, – послышался рядом незнакомый голос. – Не думаю, что ближе.

– А я что говорил? – присоединился еще один незнакомец. – Таких словечек, честно говоря, я еще не слышал. Не долетали до наших мест.

Они как-то странно разговаривали. Я вроде бы понимал смысл, но отдельные слова не мог бы даже повторить. Впрочем, мне было не до этого. Мне было плохо.

Я лежал в холодной металлической ванне с высокими бортами, заполненной сантиметров на пять водой. Помещение тоже оказалось холодным и голым. Здорово смахивало на старый склад – кривые стены из листового железа, потеки ржавчины, пятна краски, известки.

– Добавь соли, пусть еще поорет, – вновь заговорили рядом.

– Не думаю, что он скажет что-то новое. Пусть отмокает себе на здоровье...

Тут вдруг раздался гул, он стремительно нарастал, и все вокруг затряслось. Я почувствовал, как моя ванна вибрирует, стало страшновато. Неподалеку застучали быстрые шаги, затем послышался сварливый женский голос:

– Хватит бездельничать! Поднимайтесь, новый транспорт пришел, нужно освобождать места.

Зашаркали ноги, зашуршала одежда. В моей голове тем временем зашевелились туманные воспоминания о пустой квартире и куче бутылок. Я подумал, что, видимо, попал в какой-то изуверский вытрезвитель. Пора было выбираться.

Собравшись с силами, я схватился за края ванны и сел. И тут же снова заорал – мне показалось, что спина хрястнула пополам.

– О! Уже готовый!

На меня смотрели трое худых небритых мужиков в серых робах. На вид – типичные узники концлагеря. Неподалеку стояла и тоже смотрела женщина. Тоже в робе, но в темно-зеленой.

– Займитесь им, – сказала она и, повернувшись, зашагала между двумя рядами металлических ванн, таких же, как моя.

– Вылазь, – хмуро сказал один из «узников» и взял меня за локоть. То ли хотел помочь, то ли боялся, что убегу.

Я перебрался через край ванны и встал на холодный каменный пол. С меня текла вода. Ноги тряслись и едва держали вес тела. От холода я обхватил себя руками, но это ничуть не помогло.

– Бери вот... – буркнул второй «узник», протягивая мне бумажный мешок с одеждой.

Я начал поспешно натягивать широкие штаны и куртку из довольно грубой серой материи. Вместо пуговиц – четыре шнурка-завязки. И обувь – два мягких сапожка из эластичного материала, чего-то среднего между кожей и резиной. И еще в комплекте имелись два белых бумажных носка.

Стало теплее. Я закутался в куртку, и тут в другом конце помещения кто-то истошно заорал. Раздался гулкий удар – видимо, другой бедолага стукнулся головой о стенку ванны. Наконец, эта голова показалась над краем ванны и затряслась, выплевывая какие-то неистовые ругательства.

Двое доходяг вразвалочку направились туда.

– Сам дойдешь? – спросил меня оставшийся. – Или довести?

– К-куда? – выдавил я каким-то чужим голосом.

– Вон туда, – он кивнул на дверь в конце помещения.

– П-постараюсь... А что там?

– Иди, иди...

Я поплелся к двери, хватаясь за края железных ванн. Все они оказались пусты. И лишь у самого выхода я заглянул в ванну, где лежал человек. Он был невероятно худым, скрюченным, с тонкими узловатыми конечностями. На дне ванны блестело немного воды, пахло химикатами.

Здесь была очень странная архитектура. Никаких тебе четырехугольных комнат и прямых коридоров. Я, выйдя за дверь, оказался на стыке нескольких переходов, подходящих под разными углами. Стены стояли вкривь и вкось, даже голова пошла кругом. Пожалуй, ребенок мог бы выстроить из кубиков что-нибудь получше.

Но скорее всего эти чертовы катакомбы много раз перестраивались, росли и видоизменялись. Большинство старинных зданий имеют запутанные ходы и несуразные комнаты, потому что каждый следующий хозяин привносит что-то новое.

Я куда-то пошел, опираясь о стену. Не прошло и минуты, как я очутился в очень странном месте.

С первого взгляда казалось, что это инкубатор для уродцев. Длинное помещение было заполнено мелкими ячейками на манер пчелиных сот. В каждой – скрюченное голенькое существо с большой головой и тоненькими прижатыми лапками. Кожа – серая, сухая, как бумага. Носики, словно клювы, а под ними – торчком неприятные несоразмерно крупные зубы.