Тварь непобедимая - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 21

– Я тоже думал, не бывает... А они есть. Закатишь колесо в жевалку – и на горшке сидеть веселее. Или глюкозавров ловить.

– А кто это – люкозавры?

– Звери такие – зубастые, мордастые, и все лезут, лезут из всех дырок. Ты мне вот что скажи, Пашка, – невесту себе нашел уже?

– Да, – вздохнул мальчик, – но она еще маленькая.

– Маленькую нельзя. За маленькую посадят. Ты лучше пока с воспиталкой покадрись...

– Валера!

Ганс поднял взгляд. Светлана стояла в дверях, и глаза ее чуть ли не искрились от злости.

– Все, все, молчу...

– Во-первых, молчишь, а во-вторых, уходишь отсюда, и побыстрее.

– Не понял, – оторопел Ганс.

– Выметайся! – крикнула Светлана и запустила в гостя пакет с деликатесами. – И это забирай!

– Да я шутил...

– А я не шучу. Вон! – Девушка открыла дверь и отошла в сторону, освобождая гостю дорогу.

– Ладно. – Ганс встал, сжимая в руках пакет. Он подчеркнуто медленно пошел к выходу, надеясь, что хозяйка в последний момент простит его и скажет – ладно уж, оставайся... Но глаза Светланы продолжали метать молнии.

– Дядя Валера, – Пашка с тревогой посмотрел на уходящего, – а ты вертолет тоже заберешь?

Ганс задержался на пороге, не зная, как ответить. Потом усмехнулся и сказал:

– Ладно, играй...

– Мама, а кто такой люкозавр? – спросил мальчик, когда за Гансом закрылась дверь.

– Никто! – сердито ответила Света. – Наслушался всякой ерунды...

Вернувшись в машину, Ганс успокоился. «Ничего, – думал он, – перебесится девка, никуда не денется. Орать все могут, но и вкусно кушать тоже хотят. Интересно, на какие шиши она своего паскударика на юг повезет, если так орать будет. Вернется как миленькая, еще и позвонит первая...»

И все-таки Ганс был расстроен. У него сложно складывались отношения с женщинами. В школе девчонки не любили его за грубость, неумение поддержать ни один разговор, а еще – за патологическую жестокость к товарищам и животным.

Потом, когда он вырос и раздался в плечах, девушки на улице стали поглядывать на него с интересом. Но, познакомившись, очень быстро этот интерес теряли.

Конечно, дефицита в женском обществе он не испытывал – в городе полно было желающих бесплатно поесть, попить, потанцевать в клубе, а затем проснуться в чужой кровати. В обществе давно созрела порода женщин специально для таких, как Ганс, и это сословие отрабатывало свое пойло, кормежку и развлечения очень пунктуально.

Но это доставляло Гансу мало радости. Таких женщин он воспринимал как естественное приложение к своей повседневной жизни, они воплощали будни. Все они курили, убого размалевывали лицо, виртуозно матерились, от них несло водкой и дрянной турецкой парфюмерией. Не женщины, не дамы сердца – боевые подруги, по-своему преданные и очень понятные.

Все это Ганс с легкостью мог терпеть, но ему, как и всякому человеку, хотелось чувства радости, волнения от общения с женщиной. Он должен был покорить, очаровать, осчастливить женщину, чтобы утвердиться в собственных глазах. Да и не только собственных...

Стройных ясноглазых красавиц, хорошо пахнущих и культурно говорящих, мог позволить себе Кича, умевший мастерски болтать языком и изображать загадочную личность. Или Мустафа, перед авторитетом которого все дрожали.

С Гансом же все становилось понятно с самого начала, с первой минуты знакомства. Его ступенька на лестнице жизни была ясна, как дважды два. И жизнь не позволяла подняться выше его планки – ни в деньгах, ни в друзьях, ни в женщинах. Но если другие пацаны легко с этим мирились, то Гансу мучительно было чувствовать свою неполноценность.

Однажды он зашел в парикмахерскую постричься и увидел Свету. Тут же его разобрало какое-то беспокойство: он понял, что будет думать об этой девушке, даже когда уйдет отсюда. Ему трудно было допустить, что его жизнь пройдет мимо хрупкой белокурой незнакомки, похожей на печальную принцессу. Пока она обрабатывала машинкой и ножницами его жесткие волосы, он сидел тихо, почти не дыша, ловил случайные прикосновения и мучительно думал – о чем заговорить с ней, чем заинтересовать?

У нее было колечко на правой руке, и он никак не мог вспомнить, что это значит – замужем она или же разведена. Чутье подсказывало, что она одинока, но, может, это была просто надежда?

Он силился представить, как она сидит рядом с ним в машине или за столиком бара, как улыбается ему, кладет руки на плечи. Фантазии давались с трудом. Эта девушка не вписывалась в его жизнь, ей не место было в кабине замызганного «Опеля» или в сауне, полной пьяной гогочущей братвы. Хотя она и работала в простой дешевой парикмахерской, все равно была выше сортом, чем сам Ганс.

Женщина может быть сильнее мужчины, если находит в себе достаточно твердости, чтобы отказать в его прихотях. И даже если заставить ее силой, это будет проигрышем мужчины, а не победой над личностью. Женщину нельзя заставить уважать или ценить себя. Напротив, это самый прямой путь к презрению и ненависти.

Ганс смутно понимал что-то такое и потому боялся женщин с сильным характером. Он хотел с ними союза, мирного договора, но как его добиться, если речь идет о женщине совершенно другой пробы?

«Сначала куплю машину, – подумал он тогда, млея от прикосновений ее пальцев. – Потом стану одеваться. Буду как Кича – пиджаки, рубашки шелковые, плащ. Можно прическу сделать, волосы чуть отпустить».

Немного позже Ганс все же набрался смелости и познакомился с ней. И когда узнал, что Света – мать-одиночка, словно камень с его души свалился. Все стало просто!

Она тоже оказалась неполноценной, ущербной и несчастной. Ей нужен был сильный, надежный мужик рядом, ей требовались деньги, чтоб воспитывать своего пацана. Оказалось, Ганс легко мог выступить в роли благодетеля даже для такой роскошной девчонки. Замордованная жизнью, она вряд ли будет гордой и придирчивой. В этот миг все его сомнения и комплексы растаяли, как дым.

Впрочем, не совсем растаяли. Он до сих пор даже не попытался поцеловать Светлану. Что-то останавливало. Подсознательно Ганс не хотел, чтобы с ней все было так же, как с кабацкими размалеванными шлюхами.

Все эти чувства были новыми для него, они пугали и настораживали. Он ни за что не поделился бы своими переживаниями с кем-то из приятелей – ребята просто посмеялись бы.

Он несколько раз подвозил Свету домой с работы, дарил пакеты с едой, оплатил Пашке садик на полгода вперед. Даже пообещал свозить на море. Ему нравилось это делать. Правда, в глазах Светланы вместо умиления и благодарного восторга он пока видел лишь настороженность. Но это пока...

«Никуда не денется, – снова подумал Ганс. – Посидит пару дней на одних макаронах – сама позвонит. А не позвонит – так и быть, сам заеду. Успокоится...»

Однако сегодня Ганс был настроен провести время в дамском обществе и не собирался менять планы из-за мелкой неприятности. Он полистал блокнот – и направил машину в сторону одного из женских общежитий.

Дверь в родительскую квартиру Гриша открыл своим ключом. Разулся, бросил куртку на тумбочку, прошел в комнату. Мать смотрела телевизор, лаская на коленях кошку, отец за письменным столом согнулся над какими-то бумагами.

– Привет, – сказал Гриша, опускаясь в старое-старое кресло с облупившимися подлокотниками.

В этой квартире он прожил с родителями больше десяти лет. Потом, после окончания института, переехал в теткину, поскольку был серьезно нацелен на самостоятельность в жизни.

С тех пор здесь ничего не изменилось. Два шкафа – с книгами и с посудой, пианино, торшер, швейная машинка, потемневший натюрморт на стене – все это он помнил с детства.

Он был поздним ребенком. Родители познакомились в довольно зрелом возрасте. Отец был военным врачом и лечил в основном бойцов освободительных армий в развивающихся и прочих братских странах. До тридцати лет он безвылазно сидел то в Корее, то в Анголе, то в Афганистане. Кончилось тем, что где-то в джунглях он подцепил местную лихорадку, которая дала осложнение на печень, после чего был списан на гражданку с военной пенсией. После этого отец быстро постарел.