Тварь непобедимая - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 11

– Здравствуй, Андрей Андреевич, – покровительственно проговорил гость, протягивая руку. – Опять я к тебе.

– Всегда рад, Борис Васильевич, – сдержанно ответил Донской. – Чем могу помочь?

– А все тем же. – Бас звучно отражался от стен пустого холла. – Человечка тебе привез на поправку.

– Никак заболел кто из ваших?

– Да вроде того. Сердечный приступ, еще утром... Кстати, не опоздали мы?

– Нет. Если утром, то нет.

Вошла высокая девушка в голубом халате с алым крестиком на коротком рукаве, поставила поднос с чаем и печеньем. Сударев проводил ее взглядом.

– Хороших цыпок ты набрал себе, Андреич.

– Не ради себя, а ради пациентов, Борис Васильевич.

– Да мне-то что? Если деньги есть, кого угодно можно набрать. Мне-то уже годы не позволяют... – Он кисло улыбнулся и украдкой оглядел Донского с ног до головы.

Тот сидел в кресле расслабившись. Поза свободная, но не чрезмерно. Он напоминал спортсмена, отдыхающего между тренировками. Спокойный внимательный взгляд, красивые, в меру крупные руки, осанка, заметная даже в глубоком кресле. Сударев в очередной раз подумал, что Донской совсем не похож на врача в привычном представлении.

– Ну да ладно... – произнес он. – О деньгах я и собирался поговорить.

– Внимательно слушаю.

– Ты помнишь, за сколько ты в прошлый раз человечка мне подлатал?

– Помню. Четыре с половиной миллиона.

– Вот-вот. Но у того весь живот был разворочен и голова – навылет. А этот – почти как новый. Нельзя ли подешевле?

– Разумеется, можно. Тот был чужим, да к тому же иностранцем, а для них особый тариф.

– Та-ак. А для своих?

– Для своих – обычно два-три.

– Дорого, – покачал головой Сударев, и даже его бас прозвучал приглушенно. – Игра свеч не стоит. А еще дешевле можешь?

– Я ведь уже объяснял, Борис Васильевич. Два миллиона долларов стоит полный ремонт. Это не мой каприз, это цена нашего труда и материала. Можно и дешевле, но результат...

– Мне только один результат нужен, Андреич, – проговорил Сударев, кроша пальцами печенье. – Чтоб человечек заговорил. Вот и все, понимаешь?

– Ну... Думаю, заговорить он сможет. Но разговор будет совсем коротким – если задешево.

– Ничего, он свое уже и пожил, и поговорил. Пускай только шепнет мне пару слов, а там уж – царство ему небесное...

Донской помолчал, барабаня пальцами по столу:

– Пятьсот тысяч вас устроит?

– Дорого, – вздохнул Сударев. – А куда денешься? Ладно, по рукам, Андреич. Слушай, а дешевле уже никак, да?

Донской с улыбкой покачал головой:

– Пятьсот тысяч – столько стоит минимальный набор материалов и препаратов. Нам с этого останется медный грошик да копеечка.

– Да верю, верю... – отмахнулся Сударев. – И конечно, предоплата?

– Обязательно. Пропустите тысяч двадцать-тридцать через банк, остальное – наличными. Без обид, Борис Васильевич?

– Да какие обиды... Я и так у тебя кругом в долгу.

– Не преувеличивайте, – с улыбкой покачал головой Донской. – Вы свои долги оплачиваете очень аккуратно. Никаких претензий.

Сударев поднялся, выпил стоя чашку остывшего чая, вытер пот со лба. Донской тоже встал, готовясь проводить гостя.

– Деньги будут завтра, – сказал Сударев. – Самое позднее – вечером.

– И документы на больного. Все, что соберете, – от паспорта до трудовой книжки. И медкарту, обязательно.

– Да какая у него трудовая книжка! – рассмеялся Сударев, направляясь к выходу, где его ждал адъютант с зонтом наготове.

У двери он остановился, словно в раздумье. Затем приблизился к Донскому и заговорил тихо, чтоб не слышал охранник.

– А все-таки не пойму я, Андреич, твоих раскладов. Как ты это делаешь? Я же тебе натуральный трупешник привез, как ты его расщекочешь?

– Ну-у... – Донской опустил глаза.

– Ладно, молчи, молчи... Знаю, что секрет. Просто не по себе от этого становится.

– Да нет, Борис Васильевич, тут никакой мистики. Метод глубокой реанимации, очень дорогая и сложная технология. Замена омертвевших клеток живыми, искусственное омоложение тканей...

– Красиво поешь, – усмехнулся гость. – Да только врешь, как пить дать. Ничего, я не в обиде. У каждого свои секреты. Я только об одном прошу. Если случится, что помру своей смертью и меня к тебе привезут, – не позволяй им этого делать. Не хочу. Жутко мне от таких фокусов.

– Почему вы думаете, что я вру? – вежливо улыбнулся Донской.

– Тебе еще объяснять? Да если бы такая технология была – пусть дорогая, сложная, – все равно на каждом углу кооператив бы открылся. Я бы сам открыл – «Улыбнись, покойник» называется.

– На каждом углу – вряд ли. У нас очень хорошие врачи и очень дорогая аппаратура. Профессионализм – редкость, Борис Васильевич. На каждый кооператив не напасешься.

– Может, и так, – пожал плечами Сударев, запахнув пальто. – Ну, счастливо оставаться. Присматривай за Лукой... за пациентом. Он мне ох как дорого обходится.

– До свидания, Борис Васильевич.

Ганс и Кича хоть и обещали вскорости навестить, но в ближайшие четыре дня так и не появились. Григорий немного успокоился. Возможно, надеялся он, ему простили вмятину на машине, место которой и так на свалке.

Поэтому он так и не собрался пойти за советом к более серьезным людям, чем Валька Толстопятов. Такие люди, конечно, были в числе его прежних пациентов. Кого-то он, бывало, вытаскивал из покореженной иномарки, кому-то обрабатывал входные и выходные пулевые отверстия в трясущемся «рафике», бешено мчащемся в больницу.

Очень часто его благодарили и предлагали обращаться за помощью. Григорий говорил «да, конечно», но никакой помощи не просил. Он считал этих людей бесконечно далекими от себя и сомневался, что кого-то могут взволновать его беды. Кроме того, он не был уверен, что его запомнили. В крови и горячке все братаются и предлагают вечную дружбу, однако затем цена этих клятв неумолимо падает.

Отпущенная неделя уже истекала, и тут наконец грянул гром.

Григория подстерегли поздно вечером на выходе из подстанции, когда он собирался домой. Он вышел на крыльцо, расправил зонт и вдруг услышал знакомый голос:

– Эй, Пилюлькин!

«Опель» стоял под фонарем во дворике, заехав под «кирпич». Ганс копался в моторе, Кича сидел на корточках рядом и курил.

– Ну, подходи, что ли, – позвал Кича.

Григорий почувствовал, как к нему возвращается то состояние безысходной беды, от которого он, казалось бы, избавился. Это произошло сразу, без перехода. Словно было солнце – и вот его закрыла туча.

Он повернулся, медленно, не теряя достоинства, подошел. Кича легко поднялся, усмехаясь, протянул руку.

– Вот видишь, бричку сломали, пока к тебе ехали. Ну, как дела? Документы начал оформлять?

Григорий выдержал паузу в несколько секунд.

– Какие документы? – спросил он.

С лица Кичи быстренько сошла ухмылка, он взглянул на Григория как на клятвопреступника.

– Ты что, дурак?! Документы – на квартиру! Ты начал продавать? Ты покупателя хоть нашел? Нашел, я спрашиваю?!

– Нет. – Язык так и просился добавить «еще», но Григорий сдержался.

– Ну ты смешной парень, честное слово! У тебя точно позднее зажигание. – Кича взглянул на Ганса, деля свое возмущение. Тот распрямился, подошел на пару шагов, вытирая черные руки тряпкой. Он смотрел на Григория молча и неподвижно, даже не моргал.

– Ты думаешь, мы тут шутки с тобой шутим? – Кича вдруг резко двумя пальцами поддел Гришу за подбородок, заставив голову дернуться. – Мы уже с людьми договорились, уже все расклады подписали, а ты, оказывается, только телишься.

Ганс пока молчал. Время Ганса не пришло.

У Григория в душе слабо шевелилась надежда, что сейчас на крыльцо выйдут ребята из сменившихся бригад. Хотя бы человека три. Станут ли они ввязываться? С первого взгляда ясно, что за люди ступили на эту землю. Прогонишь двоих – завтра придут десять.

Григорий готовился, что вот-вот его начнут бить. Сопротивляться бесполезно по многим причинам. Ганс лет на пять моложе его и наверняка сильнее, а кроме того, умеет бить профессионально. Но у Кичи были другие планы. Сегодня он только намекал на возможность воздействия болью. Он двигался к главному постепенно, понимая, что нельзя доводить жертву до полного озлобления. Обязательно, пока возможно, нужно оставлять просвет для мысли – а стоит ли идти на крайние меры?