Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 73

– Интересно... – пробормотал Дрын и моментально выключился из разговора, погрузившись в мечты.

Небо за иллюминатором стало черным, прорезались колючие белые звезды. Кирилл этого уже не видел, он тоже задремал, как Машка. Он чувствовал себя очень разбитым.

Все пришли в себя от легкого толчка, от которого чуть-чуть задрожал металлический корпус самолета. В иллюминатор был виден только серый бок орбитальной базы и какая-то рукоятка, выкрашенная ярко-красным. Грохнули люки, заскрежетали неведомые механизмы снаружи.

Через минуту над их головами нависли однотонные потолки базы. Неподалеку группа бойцов-бионетиков неторопливо заходила в двери шлюзового портала, чтобы загрузиться в капсулу и отбыть на очередное задание.

А через три часа, к началу очередного полупериода, в точно такую же капсулу влезли и Кирилл с Дрыном. Машка присоединилась чуть позже, она прощалась со Спартаком.

– Дрын, на спуске будет трясти, – предупредил Кирилл. – Не вздумай орать от страха. А то сразу скажу, чтоб тебя усыпили.

– Смотри сам не заори, – пробурчал Дрын, пристраивая свои нескладные конечности в специальные антитравматические углубления.

Старт походил на выстрел из пушки, впрочем, Машке и Кириллу это уже было знакомо. Дрын только ойкнул. И, надо сказать, до конца приземления держал себя в руках. Даже когда началась тряска в атмосфере.

В Зарыбинске стояла тихая звездная ночь. Как и в прошлый раз, капсула опустилась неподалеку от города.

Дрын долго смотрел, как капсула, высадив пассажиров, уходит вверх, в небо. Даже когда она совершенно растворилась в темноте, он продолжал смотреть.

– Идем, чего стоишь, – сказал Кирилл.

Они втроем зашагали по скошенному лугу, храня полное молчание. С Дрыном Кириллу говорить было особо и не о чем. А Машка, похоже, вообще не настроена была на разговоры. Она казалась печальной.

– Машка, а ты куда теперь? – осенило вдруг Кирилла. – У тебя ж все стекла дома побиты. Пошли к нам.

– Нет, Кирилл, спасибо.

– Да почему? Мать тебя хоть днем, хоть ночью пустит. И слова не скажет.

– Нет, спасибо. Я к соседям пойду. Там тетя Вера, она с мамой дружила. Она тоже меня в любое время пустит.

– Как хочешь, – пожал плечами Кирилл, несколько разочарованный.

Машку они провожали вдвоем почти до самого дома. Но на перекрестке Кирилл остановился и сказал Дрыну.

– Ладно, ты иди. Нам поговорить надо.

– Понял, – легко согласился Дрын и зашагал прочь. Он держал руки в карманах джинсов, и локти торчали в стороны, словно ручки у кувшина.

Кирилл проводил его взглядом, потом повернулся к Машке.

– Ну что, – вздохнул он. – Кончилось кино?

– Кончилось, – кивнула Машка, глядя в землю. – Спасибо вам большое, Кирилл.

– И продолжения не будет?

– Какого продолжения? – Машка по-прежнему не смотрела на него.

– Да так... Дела поделали, теперь разбегаемся – правильно? «Спасибо вам большое» и до свидания.

– Кирилл, я не понимаю...

– Это ничего. Зачем мы теперь тебе нужны? У тебя теперь институт, областной город, книжки, театры, друзья-очкарики.

– Какие очкарики? – Машка чуть оторопела, но Кирилл этого не заметил. Он смотрел на нее и думал: «А что, если сейчас положить руки ей на плечи, прижать к себе, обнять крепко-крепко, найти ее губы... Что будет?»

Он не решился. Он испугался: вдруг эти плечи окажутся твердыми, как дерево, а губы – холодными и неподвижными.

Лучше всего просто уйти. И не унижаться.

– Ладно, пока, – сказал он, отворачиваясь.

– До свидания, Кирилл, – ответила Машка каким-то бесцветным голосом.

«Конечно, – с горечью думал он, уходя. – На кой ляд я ей сдался – чурбан деревенский. Для таких, как я, – полная «навозная академия» будущих доярок и свинарок. А про Машку нечего было и думать. Не для того она ко мне подходила...»

Он успел пройти шагов десять, как вдруг услышал за спиной какие-то странные звуки. То ли писк, то ли...

Он повернулся – и остолбенел. Машка не ушла. Она стояла и плакала. Причем – в голос, так, что тряслись плечи.

– Ты что? – испуганно проговорил Кирилл, торопливо возвращаясь к ней. – Что с тобой, по дяде Спартаку соскучилась?

– Кирилл... – выговорила наконец она. – Кирилл, я не знаю, как с тобой разговаривать. Ну зачем ты такой?

– Машка, ты что?! – Кирилл по-настоящему испугался.

– Я тебя боюсь, – продолжала рыдать она. – Я иногда думаю, что ты меня презираешь, что смотришь и смеешься надо мной.

– Я – смеюсь?! – изумился Кирилл. – Да когда такое было?

– Всегда! – почти закричала Машка. – Я никогда не могу понять, что у тебя в голове. Ты бываешь такой далекий, ты как будто не веришь мне, как будто еле терпишь меня.

– Нет! – Кирилл был поражен. Он не знал, что может выглядеть таким в глазах Машки. – Честное слово, никогда такого не было.

– Неправда, – прошептала она сквозь слезы. – А что же тогда было?

Кириллу оставалось только пожать плечами.

– Ты понимаешь, что у меня здесь никого больше нет? – Машка закрыла лицо ладонями. – Совсем никого, понимаешь? А когда ты со мной – мне ничего не страшно. Я даже в город не побоюсь уезжать, если буду знать, что ты обо мне думаешь, что ждешь.

Она отняла руки от лица и вдруг посмотрела ясными, почти без слез, глазами.

– Мы ведь не можем просто уезжать или просто приезжать, это слишком грустно. Приезжать нужно к кому-то, чтобы ждать встречи, чтобы радоваться ей. А я? К кому мне здесь приезжать, кроме как на кладбище? Кирилл, пойми же, у меня есть только ты.

«У меня есть только ты...» У Кирилла голова закружилась после этих слов. Он вдруг понял, что давно уже держит Машкины руки в своих.

– А ты сегодня... – опять появились слезы. – А ты говоришь «пока» и уходишь.

– Ты тоже сказала «пока», – смутился Кирилл.

– Я не знаю, как с тобой говорить... – с отчаянием повторила Машка. – Не знаю.

Кирилл ни о чем уже не думал. Он обнимал Машку, гладил ее волосы и что-то шептал – наверно, какие-то пустяки, просто негромкие и спокойные слова утешения. И Машкины плечи совсем не были твердыми, как он боялся. Наоборот, она прижималась к нему, ее руки держали его так крепко, словно боялись потерять.

– Идем к нам, – сказал он, наконец. – Я не пущу тебя к соседям такую.

– Ничего, – Машка вытерла слезы. – Я сейчас успокоюсь. Иди, Кирилл, все хорошо. Меня тетя Вера сейчас накормит, чаем напоит... Только завтра приходи, ладно?

– Какой разговор!

Кирилл шел по темным улицам, словно летел на крыльях. Добрался до дома, почесал за ухом удивленного Черныша. Наконец вошел.

– Мам, я дома!

На столе был нормальный домашний ужин: картошка, овощи и лопнувшая в кипятке сарделька. Чувствовалось, что мать взбудоражена, хотя и старалась не подавать вида.

Отец тоже поднялся среди ночи и теперь ходил взад-вперед по кухне, закуривая одну сигарету за другой.

Кирилла не ругали, не укоряли за то, что исчез из дома, оставив родителей в страшном смятении. Отец и мать как-то поняли, что все действительно очень серьезно, раз уж сыну пришлось подвергнуть их такому испытанию. Кроме того, оба верили, что он не мог совершить что-то ужасное.

И вопросов не задавали. Пытались, конечно, но Кирилл это дело очень быстро пресек.

Мать и не настаивала. Ей достаточно было, что ее ребенок сидит дома и уминает ужин, что он здоров и даже, кажется, весел. А значит, ничего страшного быть не может.

Только вот отец все ходил и ходил из угла в угол, нервничая.

– Пойду, постель сделаю, – сказала мать, покидая кухню.

Отец сел напротив. Он курил, тайком разглядывая сына. Он чувствовал, что в его ребенке – его малыше, который, кажется, только вчера осваивал трехколесный велосипед – появился стальной стержень. Ребенок стал взрослым человеком, а отец и не заметил.

Он смотрел на Кирилла, как на непрочитанную книгу, хотя недавно, как ему казалось, он видел сына насквозь. Он осознавал, что в жизни сына и в его характере появилось что-то более серьезное, более глубокое и зрелое, чем можно было представить год или месяц назад.