Дочь времени - Тэй Джозефина - Страница 4

После ее ухода целый день он рассматривал фотографии и не замечал, как идет время. Грант начал изучать человеческие лица задолго до службы в Скотленд-Ярде, потом это увлечение стало не только доставлять ему удовольствие, но и помогать в работе. Как-то раз, еще в самом начале, он попал на опознание вместе со своим начальником. К делу они не имели никакого отношения, оба были случайными зрителями, но решили остаться и внимательно следили за тем, как мужчина и женщина по очереди проходили вдоль шеренги из Двенадцати чем-то похожих друг на друга мужчин, выискивая того, которого следовало опознать.

– Кто, как вы думаете? – спросил шеф.

– Не знаю, – ответил Грант, – но догадаться нетрудно.

– Да? Который же?

– Третий слева.

– В чем его обвиняют?

– Понятия не имею. В первый раз его вижу, – сказал Грант и удостоился недоверчивого взгляда начальника.

После опознания одиннадцать мужчин сразу же отошли в сторону и стали поправлять воротнички и галстуки перед выходом в тот мир, который они ненадолго покинули, чтобы помочь правосудию. И только один не тронулся с места – третий слева. Он дожидался конвоя и возвращения в камеру.

– Черт возьми! – не скрыл удивления шеф. – Один шанс из двенадцати. Здорово! Грант узнал вашего подопечного! – обратился он к стоявшему неподалеку инспектору.

– Вы его узнали? По-моему, он попался в первый раз.

– Да нет, я его никогда не видел и не имею ни малейшего представления, чем он занимается.

– Тогда как вы его узнали?

Грант медлил с ответом, потому что не знал, как объяснить. Ведь проще всего сказать: «У этого человека такое-то и такое-то лицо, следовательно, он преступник». Однако все дело в том, что вычислил он его почти интуитивно, значит, ответ прятался в подсознании. Изрядно помучившись, Грант объявил:

– Только у него не было на лице морщин.

Шеф и инспектор рассмеялись. Но Грант, впервые проверявший свою интуицию логическим анализом, понял ее механизм.

– Может быть, звучит глупо, но… Если у взрослого человека лицо без морщин, это обязательно идиот.

– Но Фирман не идиот, уж поверьте, – перебил его инспектор. – Очень смышленый парень. Точно.

– Вы правы. Я только хотел сказать, что идиоту не свойственно чувствовать себя ответственным за что-либо. Он – эталон безответственности. Все мужчины, что были тут, лет тридцати, и только у одного из них безответственное лицо. Поэтому я его и отметил.

Потом в Скотленд-Ярде долго шутили, что Грант «берет преступников на глазок». А помощник комиссара один раз даже поддразнил его:

– Вы что же, считаете, что у преступника особое лицо?

Грант поспешил его заверить, что как раз нет, совсем наоборот:

– Если бы все преступления были одинаковые, тогда, сэр, такое могло бы быть, но мы знаем, что у нас океан преступлений и душа человеческая необъятна, как океан. Если полицейскому придет в голову заняться систематизацией лиц, он просто-напросто утонет в бумажках. Все знают, как выглядит сексуально озабоченная женщина на Бонд-стрит между пятью и шестью часами вечера, тогда как самая известная в Лондоне нимфоманка по виду святоша из святош.

– Да нет, в последнее время она слишком много пьет.

Собеседник Гранта сразу понял, о ком речь, и разговор перешел на другую тему.

Интерес Гранта к лицам усиливался и стал походить на целенаправленное исследование. Он постоянно занимался сбором данных и их сравнительным анализом. Он был уверен, что систематизировать лица по группам невозможно, но это, однако, не могло помешать характеристике конкретного лица. Проглядывая в газете репортаж с фотографиями действующих лиц о каком-нибудь нашумевшем процессе, Грант ни разу не спутал судью и подсудимого. Случалось, он мог заподозрить подсудимого в адвокате, ибо адвокат ничем не отличается от всего остального человечества, так же порочен и жаден, как все люди. Только судья всегда выглядит честным и беспристрастным. В парике или без парика, он всегда остается судьей.

Мартин Джеймс, вытащенный Мартой в магазин из своей «дыры», несомненно, получил удовольствие сам и доставил удовольствие Гранту, который не скучал ни минуты до самого прихода Пигалицы. Она принесла чай, и Грант принялся собирать фотографии, разбросанные по всей постели, как вдруг обнаружил одну, ускользавшую от его внимания.

Она была сделана с портрета мужчины лет тридцати пяти – тридцати шести, с худым бритым лицом, в бархатном берете и камзоле с прорезями по моде конца пятнадцатого века. Богато украшенный жемчугом воротник и кольцо, которое он как раз надевал на мизинец правой руки, дополняли картину. Но взгляд мужчины был устремлен не на кольцо, а в пространство.

Из всех портретов этот показался Гранту самым значительным. Художник словно хотел и не мог перенести на холст нечто неподвластное его таланту. Ему не удалось выражение глаз, притягивавшее к себе и непонятное. Не удался подвижный тонкогубый рот. Зато он мог бы гордиться высокими скулами, провалами щек, выступающим подбородком.

Грант не переворачивал фотографию, увлекшись необычным лицом. Кому оно принадлежало? Судье? Солдату? Королю? Этот человек привык к грузу ответственности, и если был облечен властью, то относился к ней серьезно. Он был в высшей степени честен. Склонен к сомнениям. Стремился к совершенству. С легкостью принимал решения и увязал в мелких делах. Вероятно, он часто болел в детстве, поскольку смотрит на мир не так открыто, как люди, которые росли здоровыми. Хотя у него и не взгляд калеки, он явно нездоров (язва желудка?). Художник тоже это понял и сумел передать. Припухшие веки, как у заспавшегося ребенка, нездоровая кожа, взгляд старика на молодом лице.

Грант перевернул фотографию.

На обратной стороне он прочитал: «Ричард III. Портрет кисти неизвестного художника. Национальная портретная галерея».

Ричард III.

Вот оно что. Ричард III. Горбун. Чудовище, которым пугают детей. Само его имя давно сделалось нарицательным.

Грант снова вгляделся в лицо. Почему же художнику не удались глаза? Что он увидел в них? Муки совести?

Грант долго не мог оторваться от удивительных глаз на портрете, продолговатых и близко посаженных, от чуть насупленных бровей, как у человека, озабоченного множеством проблем, но в то же время чрезвычайно порядочного. Сначала Гранту показалось, что человек на портрете пристально разглядывает его, однако немного погодя он понял: это не так, мысли Ричарда III витают где-то далеко отсюда.

Уже и Пигалица вернулась за подносом, а Грант все глядел на портрет. Давно ему не было так интересно. В сравнении с открывшимися сейчас глубинами даже Джоконда показалась бы не более чем манекенщицей, рекламирующей готовое платье.

Пигалица увидела нетронутую чашку, провела рукой по остывшему чайнику для заварки и надула губки, словно говоря: «Что, мне делать больше нечего, как зазря таскать подносы с чаем?»

Грант показал ей фотографию. Если бы этот человек лежал у нее в палате, что бы она о нем сказала?

– Печень, – решительно заявило это современное чудо из жесткого крахмала и светлых кудряшек, повернулось и покинуло палату, подчеркнутым перестуком каблучков выражая Гранту свое неудовольствие.

Рассекая воздушные волны, поднятые Пигалицей, вошел добрый и немного легкомысленный хирург. Он несколько минут разглядывал фотографию, потом сказал:

– Полиомиелит.

– Детский паралич? – переспросил Грант и тотчас вспомнил, что у Ричарда III сохла рука.

– Кто это?

– Ричард III.

– Правда? Очень любопытно.

– Вы знаете, что у него высохла рука?

– Да? Нет, не помню. Кажется, он был горбатым.

– И это тоже.

– Зато я помню, что он родился с полным набором зубов и ел живых лягушек. Кажется, я не ошибся в диагнозе.

– Удивительно. А почему именно полиомиелит?

– Если честно, не знаю. Вероятно, из-за выражения лица. Такое всегда бывает у больного ребенка. Но если он родился горбатым, я мог ошибиться. А художник-то вроде горб не нарисовал?