ПСИХИКА И ЕЕ ЛЕЧЕНИЕ: Психоаналитический подход - Тэхкэ Вейкко - Страница 106

Вместо разговора о своем страхе, который на функциональном уровне переживания пациента сделал бы врача выглядящим слабым и таким образом неподходящим для терапевтически необходимой фазово-специфической идеализации, врач представил себя как модель для идентификации. Эта модель включала в себя возможность различия между разговором об агрессии и ее осуществлением, и этот образец был впитан пациентом именно потому, что врач не оказался беспомощно боящимся его агрессии. Вместо этого он, по-видимому, взял данную ситуацию под контроль благодаря альтернативному подходу к чувствам, а не просто концентрируясь на их неконтролируемой разрядке.

Сходным образом в ситуациях, когда пациент отказывается от всякого сотрудничества с аналитиком, саботируя и девальвируя все попытки аналитика дать ему нечто полезное или ценное, часто рекомендуется в качестве единственного выхода из этой ситуации, чтобы аналитик открыто заявил о своих чувствах бессилия и беспомощности (Gorkin, 1987). Будучи несогласен с такой рекомендацией, я предлагаю рассмотреть еще одну краткую клиническую презентацию случая.

Замужняя женщина с преимущественно пограничным уровнем патологии в середине четвертого десятка лет в течение нескольких месяцев проходила у меня аналитическое лечение, делая быстрый и многообещающий прогресс. Однако ее приятель-психолог, который также знал меня, как-то сделал ей комплимент по поводу очевидного благоприятного воздействия на нее анализа, а также сказал нечто приятное обо мне как об аналитике. Увидев меня после этого разговора, будучи переполнена яростью, пациентка прокричала, что это неправда, будто ей стало лучше в ходе анализа, наоборот, она почувствовала себя хуже и даже стала несчастной, а я оказался никудышным аналитиком, всего лишь ничтожным шарлатаном фрейдовского толка, который может лишь повторять то, что было написано в собрании сочинений Фрейда.

Когда такое ее поведение продолжилось в течение нескольких недель, в ходе которых она представала полностью недоступной для любых моих попыток приблизиться к ней и ее нарциссической ярости обычными аналитическими средствами, я наконец сказал ей следующее: «Вы уже потратили несколько недель и приличную сумму денег, говоря мне, что анализ вам не помог и никогда не поможет и что я негодный аналитик, не способный дать вам что-либо и никогда не стану хорошим аналитиком. Мы могли бы и дальше продолжать работать с такой моей оценкой, но мне кажется, что это будет потерей времени для нас обоих. По-моему, вам следует решить, хотите вы работать над вашими проблемами или нет. До тех пор пока вы отказываетесь делать это, у меня нет никаких средств воздействия и я не хочу насильно заставлять вас делать это». Пациентка некоторое время молчала, затем издала короткий смешок и сказала: «Хорошо, хорошо, возможно, я была неправа». Затем она начала рассказывать сновидение, как если бы между нами не произошло ничего необычного.

Представляется очевидным, что то, что я сказал, было нарциссически приятным для пациентки из-за подчеркивания мною базисной важности ее собственного решения и таким образом ее контроля своего лечения и так же, как в предыдущем случае, давало ей модель для идентификации. Я не уступил ее деструктивным нападкам и не потерял чувство собственного достоинства и готовность продолжать с ней работать. То, что я выдержал ее нападки и показал себя сильнее ее агрессии, все еще позволяло ей идеализировать меня в качестве нового объекта и продолжать со мной работать. Ей помогло выйти из кризиса не то, что она заставила меня признать чувства беспомощности и бессилия, но наоборот. Вместо представления себя несчастным и кастрированным как профессионал я справедливо заявил, что отсутствуют предварительные условия для продолжения

моей работы и что решение о том, продолжать или нет нашу работу, зависит от нее. Раскрытие аналитиком своих чувств пациенту часто оправдывалось тем, что оно поможет пациенту осознать свое воздействие на аналитика, и тем, что пациент определенным образом воздействует на других людей (Winnicott, 1949; Little, 1951; Bellas, 1983). Я нахожу этот тезис крайне спорным, в особенности в отношении пациентов, действующих на функциональных уровнях переживания и привязанности. Инсайт вглубь собственного воздействия на другого человека, а также озабоченность и вина по поводу такого воздействия принадлежат, по существу, к индивидуальному уровню переживания. То, что аналитик раскрывает свой гнев по поводу чего-то, что сделал пограничный пациент, само по себе не даст пациенту переживания воздействия своим поведением на другого отдельного индивида. Скорее он будет склонен переживать, что объект либо стал «абсолютно плохим», либо избежал такой участи благодаря защитной идеализации. Таким образом, хотя пациент лишился либо модели для идеализации, либо возможности терпимой фрустрации, раскрытие аналитиком своего гнева, по-видимому, помешало структурообразующей ин-тернализации в обоих случаях.

Таким образом, представляется, что когда информативные отклики аналитика не используются в качестве основы для аналитического понимания и его фазово-специфическо-го сообщения пациенту, но вместо этого проигрываются в аналитических взаимодействиях, они, независимо от сознательных намерений аналитика, часто переживаются пациентом как принятие аналитиком ролей и функций, принадлежащих трансферентной сфере переживаний пациента. Это, по-видимому, тем более верно, чем более тяжелое нарушение у пациента, а не наоборот, как это утверждается теми, кто рекомендует более открытое обнаружение эмоциональных откликов аналитика пациенту. Между прочим, упоминание аналитиком о своих связанных с пациентом чувствах может считаться иногда полезным лишь в некоторых далеко продвинутых анализах с избранными и очень утонченными невротическими пациентами и аналитическими кандидатами, которые знают, что аналитик использует свои чувства как инструмент для понимания.

Остается суровый клинический факт, что, в отличие от убеждения некоторых авторов (Gorkin, 1987), попытки обеспечить пациента коррективными и целебными «новыми переживаниями» путем раскрытия ему фазово-специ-фических и генеративных чувств и отношений аналитика не срабатывают вопреки ожиданиям. Часто предпринимаемые из самых лучших побуждений попытки полных энтузиазма врачей и аналитиков предлагать себя в качестве новых и более хороших родителей для взрослых пациентов обречены быть абсорбированными трансферентной сферой переживаний последних. Как неоднократно демонстрировалось выше, достижение и сохранение аналитиком положения нового эволюционного объекта для пациента требует, чтобы он был последователен в своей роли как человек, который понимает мир переживаний пациента и передает это понимание пациенту приемлемым для последнего образом.

Генеративная забота аналитика о пациенте включает не только его заботу о развивающемся ребенке в пациенте, но в столь же большой степени заботу о пациенте как о хронологически взрослом человеке. Подход аналитика к взрослому пациенту в качестве нового эволюционного объекта включает в себя острую наблюдательность фазово-специфическо-го несоответствия между хронологическим и психическим возрастом пациента. Главная задача аналитика попытаться уменьшить или устранить это несоответствие никогда не позволяет ему забывать реальность пациента как взрослого человека, которому он взялся помочь стать психически как можно ближе к своему реальному возрасту. Конечная цель фазово-специфического подхода заключается в том, чтобы привести аналитические взаимодействия как можно ближе к текущей фазовой специфичности.

Раскрытие эмоциональных откликов аналитика на пациента рассматривалось в данном разделе главным образом как признание аналитиком таких чувств или информирование пациента об их наличии, а не как волюнтаристское их отыгрывание аналитиком для якобы терапевтических целей. Так как такие разыгрывания главным образом имеют целью демонстрацию гнева аналитика, они будут рассматриваться в следующем разделе, где будет тщательно исследоваться обращение с агрессией в лечении пограничных пациентов.