Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана - Страница 146

Бледный и нахмуренный Искрен вышел из шатра в зимний туман. Высокие старые ели тёмными молчаливыми часовыми окружали княжеский стан. Это была уже не первая дурная весть… Приграничные полки, первыми принявшие на себя удар, не могли сдержать натиска болотной нежити даже с белогорским оружием в руках. Сотни воинов гибли со скоростью, от которой кишки леденели, а сердце обрывалось в горестную бездну. Отступить и бросить без защиты сёла, расположенные между топями и рекой Морошей, или стоять насмерть и потерять полки первого заслона – все до последнего ратника? За Морошей начинался второй заслон – шесть полков и три сотни кошек, вдобавок к которым Лесияра обещала перебросить ещё, как только начнётся наступление врага. Всего оборонных заслонов стояло три, но стотысячного кровососущего войска, обладавшего неслыханной, нечеловеческой силой, они не могли остановить… Стылое дыхание безнадёжности превращало сердце Искрена в тягостный ком тоски, а вестовой между тем ждал приказа. Нужно было принимать решение.

– Всем полкам отойти за Морошу! – Голос князя прозвучал глухо, пар изо рта оседал на сведённых бровях инеем. – Только там кошки смогут вступить в бой. Ближе им не подойти.

Князь сплюнул на снег бесславный привкус позора. Отступление в первый же день войны – такого не могло снести его честолюбивое сердце.

– Отец, это не люди. Будь это человеческое войско, тогда бы мы могли ему противостоять с успехом…

Рука старшего сына неуместной тяжестью легла на плечо. Велимир хотел утешить, поддержать отца, но выходило плохо, глупо, неуклюже. Чем можно было оправдать отступление? Желанием сберечь полки от быстрого и бессмысленного уничтожения прямо у восточного рубежа? Слишком дорого обходился этот отход – ценой брошенных на съедение врагу приграничных жителей.

– Если не отступить, я треть всех наших сил разом потеряю, а людей всё одно не спасу, – пробормотал князь, уныло ища хоть какие-то доводы для своей совести. – Без помощи кошек мы оказались бессильны.

– Нет нужды оправдываться, государь-батюшка, – молвил княжич.

Искрен взглянул на сына. Высокий, статный, ещё и двадцати лет не исполнилось, а уже косая сажень в плечах. Вьющиеся пушистые усики над губой и молодая, едва проступающая бородка, а глаза – большие, упрямые, чистые, как у матери… Он был готов сражаться плечом к плечу с отцом, закрыть его собой от стрелы, погибнуть ради него – лишь бы тот им гордился. А князь, грустно любуясь наследником, в сердце своём готовился заплатить какую угодно цену просто за то, чтобы сын вышел живым из этой сечи.

Мрак висел денно и нощно, скрывая от глаз белогорское солнце. Унизанные перстнями и драгоценными запястьями руки маленькой княжны стискивались судорожным кольцом объятий вокруг шеи родительницы, а Лесияра носила рыдающую дочку по комнате, не в силах оторвать её от себя. Любиме каждую ночь снились мёртвые воины, встающие из-подо льда, и она пробуждалась с криком, который струной ужаса вспарывал напряжённую тишину дворца.

– Не уходи на войну, государыня матушка, не уходи! – умоляла девочка, обливая слезами плечо родительницы. – Они убьют тебя… Эти злые мертвяки сосут кровь!

Павшая рать, покоившаяся в Мёртвых топях много веков беспробудным сном, поднялась из болота, схваченного коркой первого льда. Воины Искрена оказались не в силах противостоять нежити, три полка были подчистую уничтожены в первые же два часа сражения, и князь отдал приказ отступить за Морошу – рубеж, за которым женщины-кошки могли присоединиться к обороне. Каждые полчаса к княгине мчались тревожные донесения: потери среди дочерей Лалады были слишком высоки – каждая четвёртая белогорянка, проводившая свою супругу на схватку с Павшей ратью, уже стала вдовой. Яснень-травы не хватало, а между тем вражеская сила наступала и с запада: к Белым горам двигалось большое войско навиев, гнавших впереди себя ополчение из пленных жителей Воронецкой земли. Намерение их было ясным: выставить вперёд этих смертников, чтобы вынудить кошек тратить время, силы и стрелы на них, отвлекаясь и выматываясь. Тиски смыкались…

Тихомира с Твердяной уже давно поджидали княгиню в Престольной палате, а Лесияра всё никак не могла унять рыдания Любимы.

– Солнышко моё ясное, я не на войну ухожу, – убеждала она. – Я только гостей приму и сразу же к тебе вернусь.

Пришлось пустить в ход самое сильное успокоительное – мурлыканье. Щекоча и грея дыханием ушко дочки, Лесияра тихонько урчала, покачивая девочку в объятиях. Каждое судорожное вздрагивание детского тельца отзывалось в родительском сердце нежной жалостью, но постепенно маленькая княжна стала всхлипывать реже. Передавая обессилевшую, вялую Любиму на руки нянек и Жданы, княгиня шепнула:

– Я скоро, счастье моё.

Сберегая драгоценное время, Лесияра устремилась в Престольную палату через проход в пространстве. Её взгляд сразу зацепился за длинный белый свёрток в руках у старшей из женщин-кошек, и сердце покрылось бодрящими мурашками. Это мог быть только меч… Но какой – восстановленный вещий клинок или обещанный Меч Предков?

Головы оружейниц поблёскивали в свете жаровен в виде кошачьих пастей, на лицах лежало суровое и торжественное выражение.

– Вот и настал лихой час, госпожа, – проговорила Твердяна.

Лично освобождённая повелительницей от воинской службы, она в поте лица трудилась в своей мастерской, снабжая защитников Светлореченского княжества и Белых гор оружием.

– Что ты принесла, Твердяна? – в нетерпении спросила Лесияра, не в силах оторвать взволнованного взора от белой ткани.

– Государыня, твой вещий клинок ещё восстанавливается, но взамен мы готовы вручить тебе великое оружие, которое начала ковать ещё сама Смилина – Меч Предков! – объявила оружейница.

Ткань соскользнула лёгкой пеленой, и в глаза правительнице женщин-кошек блеснули богатые ножны и великолепная рукоять меча. Любовно приняв оружие на ладони, Лесияра расчувствовалась до слёз; солёная поволока влаги застилала ей глаза, но княгиня улыбалась. Меч был не тяжелее обычного, но в длину превосходил вещий клинок на целую ладонь.

– Достань его из ножен, государыня, оцени, – кивнула Твердяна.

«Вж-ж-ж…» – этот тягуче-сладостный, светлый, холодный звук был знаком Лесияре с детства. Зеркальная поверхность клинка переливалась отблесками пламени, чистая, грозная и прекрасная, а рукоять, как только на неё легла ладонь владелицы, отозвалась живым теплом, словно княгиня не оружия коснулась, а человеческой руки.

– Сила этого меча превосходит все мыслимые пределы, – приглушённо-хрипловато молвила Твердяна, с ласковым светом восхищения во взоре любуясь удивительным оружием. – Он обладает самой большой выдержкой, когда-либо применявшейся при ковке клинков, что позволило волшбе, вызревая, вобрать в себя всю мощь Белогорской земли. Наибольшее время изготовления современных клинков – от силы четверть века; наши прабабушки, упокоенные в Тихой Роще, имели столетние мечи, а выдержка Меча Предков – двенадцать веков! Он проходил через руки славных, умелых мастериц, а потому несёт в себе свет их душ. Своего владельца он делает неуязвимым для любого врага.