Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана - Страница 126

– Ну, ну, матушка, не горюй, – быстро шептала Берёзка, гладя мать Первуши по вздрагивающим плечам и мокрым щекам, покрытым сеточкой ранних морщин. – Пряжи вам немножко оставила – обнесите дом, ежели что.

– Не уезжай, мне боязно без тебя! – хныкал Драгаш, цепляясь за её подол.

– За солнышком красным я поехала, чтоб вернуть его в небо над родной землёй, – поцеловав братца и причесав ему на прощанье своим гребешком волосы, сказала Берёзка. – Враги, вишь, украли его да где-то спрятали; надобно его разыскать, чтоб светило оно всем людям на радость. А ты смотри – веди тут себя хорошо, бабулю с дедулей слушайся и береги их!

Заколов брошкой под подбородком чёрный платок, она подхватила корзинку с пирожками, которую убитая горем свекровь всё ж таки сунула ей, вскарабкалась на высокую подножку колымаги и устроилась на обитом атласной тканью сиденье.

– Боско! – позвала она.

Память мальчика хранила драгоценные, но опасные слова заклинания для закрытия Калинова моста. Почему они не сработали у сестёр-ведуний и их дочерей? Почему обернулись против них самих? В Белых горах Берёзка надеялась найти ответы. А паренёк с заячьей прыткостью вскочил в повозку и уже с сиденья помахал Драгашу:

– Не реви, малой. Привезём мы солнышко назад!

«Ребятушки, вот, принесла вам покушать… Да не деритесь, всем достанется!»

Расстроенная и озадаченная Берёзка выкладывала съестное из корзины на стол, около которого толпились голодные ребята. Исчезновение Зайца и Дарёны странным образом совпало с убийством воровского главаря Ярилко: того зарезали прямо возле корчмы, полной посетителей, но никто, как водится, ничего не видел и не слышал. Сыщики допросили с пристрастием всех тамошних завсегдатаев; дознание велось жёстко – кто-то из забулдыг даже не вернулся из кровавых застенков, однако ничего в этом деле не прояснилось. Потом какой-то пьянчуга под нестерпимыми пытками сознался, что зарезал Ярилко, имея перед ним огромный долг, которого не мог отдать. Горожане живо обсуждали всё это, и Берёзка, бродя по рынку, наслушалась достаточно, но внезапное бегство главного кормильца беспризорников, Зайца, лежало на этой путаной картине странным и жгучим пятном. Не мог он… Вернее сказать, не могла она без причин покинуть Гудок, бросив ребят на произвол судьбы. Впрочем, пострелята сами были не промах: где-то подворовывали, где-то попрошайничали, а несколько самых старших пошли честной стезёй, устроившись на работу, но не забывали о своих младших товарищах.

Сперва родители мужа бурчали:

«Вот ещё, затеяла эту ораву кормить! Хлеба на них не напасёшься, на обжор этих босоногих!»

Однако Первуша вступился за ватагу оборванцев:

«Батюшка, матушка, ну не по-человечески это – позволять сиротам с голоду помирать. Мы не обеднеем, ежели Берёзка им пирожок-другой подкидывать станет! Там толковые ребята есть, можно их подмастерьями взять – всё не даром будут хлеб есть».

Стоян почесал в затылке и согласился. Троих мальчишек приняли на работу – подать-принести, стружки да щепки убрать, товар в телегу погрузить; спали они прямо в мастерской, в подсобке. Другие ребята или не изъявили желания трудиться у ложкаря, или были слишком малы для этого. Те, кому полюбилась жизнь вольная, воровская, вскоре откололись и примкнули к шайке покойного Ярилко, которой теперь заправлял хранитель котла Жига. Девочек Берёзка взяла под своё крыло, обучая шитью да рукоделию; трое из них впоследствии устроились в богатые дома – обшивать-обвязывать хозяев да по хозяйству хлопотать.

Но что делать с малышами? К работе они были ещё не годны, а кушать просили, и Берёзка не могла им отказать в помощи. Для них-то она и принесла эту тяжёлую, полную ещё тёплой снеди корзину. Те, пища и толкаясь, всем гуртом полезли расхватывать еду, а Берёзка, глядя на их тонкие немытые ручонки, чумазые лица и всклокоченные головы, только вздыхала.

Дверь скрипнула, и девушка, вздрогнув, обернулась. Без стука в дом вошли четверо мужчин в добротных сапогах и цветных рубашках, а старший – чернявый, с серьгой в ухе – огладил свою сивую бороду и с ухмылкой спросил:

«Ты Зайца знавала, девица-красавица? А то запропал куда-то, будто сквозь землю провалился».

То был Жига, казначей и нынешний главарь воровской шайки. Его плутовато-недобрый, холодный прищур выдавал в нём человека, способного к жестокости, но осторожного, опытного и рассудительного. Тьма его зрачков сверлила всё вокруг хитрыми, всепроникающими буравчиками, обхождение у него было лисье, а хватка – волчья; голова соединялась с сутуловатыми, могутными плечами короткой бычьей шеей.

«Я, дяденька, про Зайца давно ничего не слыхивала, – сдержанно отвечала Берёзка, за учтивой приветливостью голоса пряча своё напряжение. – Не девица я теперь, а мужняя жена, за сына Стояна-ложкаря выдана. Своим домом живу, разошлись наши с Зайцем пути-дороженьки».

«Хм, а коли с ним не знаешься более, что ж ты тогда в его доме забыла?» – плутовато-проницательно сощурившись, спросил Жига.

«Прослышала я, что ребятки одни остались, вот и пришла их проведать да подкормить, дяденька».

Говоря это, не так уж Берёзка и лгала, и спокойная прямота её слов, похоже, убедила Жигу.

«Что ж… На нет и суда нет, – крякнул он, выпив поднесённую ему чарку браги. – Была у нас мысля, что это Заяц Ярилко порешил, да теперь уж всё равно: мёртвого ведь не подымешь. А ты, значит, детишкам помогаешь?»

Берёзка кивнула, ощущая лопатками неприятный холод: взор вора мазал по ней с неприкрытым похотливым намёком. Крутя ус и оценивающе оглядывая её, Жига прошёлся вокруг Берёзки.

«Славно, славно… Ладная ты бабёнка – умыкнул бы тебя у мужа и сам женился! Хотя, ежели подумать, то к чему эти хлопоты? Мы и так с тобой сладить можем».

Смрад его дыхания защекотал щёку Берёзки, и тошнотворный ком негодования и гадливости взбух у неё под сердцем. Впрочем, не показывая виду, девушка усмехнулась:

«Что ты во мне нашёл, дяденька? И худа я, и бледна, и лицом не пригожа. Да и супружескую верность я блюду, честь оберегаю».

«Муж – не стенка, подвинется, – хмыкнул Жига, подцепив её подбородок толстым, как колбаска, пальцем с жёлтым, поражённым грибком ногтем. – Муж твой да свёкор посудой торгуют, да? Ну, так ежели упрямиться станешь – платить их заставим, разорим, по миру пустим, а надо будет – и дом подпалим. Свекровь твоя милостыню просить будет, слезьми горькими умоется да и помрёт с голоду где-нибудь под забором. Ну так что, милая? Что скажешь?»

Он вёл эти речи, не стесняясь детей, которые испуганными пташками жались по лавкам, а пришедшие вместе с Жигой воры переглядывались с глумливыми смешками. Сердце Берёзки застыло холодным камнем, губы сжались, а в руку просилась сковородка – проучить наглого бородача. Впрочем, вместо того чтобы проредить у него во рту чернеющие зубы, девушка напустила на себя игриво-покорный вид.

«Ой, дяденька, что ж ты меня так стращаешь? – с медовой обходительностью пропела она. – Неласков ты, груб, а мы, бабы, угоду любим. Лучше бы вот присел, бражечки ещё испил, а я б тебе прореху зашила».