Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана - Страница 102

Её долго била зябкая дрожь, липкая и холодная сырость воздуха пробирала до костей, а вот лоб и щёки сухо горели. Это было похоже на начало простудной лихорадки, но Цветанка не болела с тех самых пор, как превратилась в оборотня. Нет, то не хворь её донимала, а властная лапа печали корёжила и душу, и тело, скатывая нити чувств в спутанные клубки.

– Не могу я, понимаешь?… – Тёплый шёпот коснулся её уха, девичья ладошка сладко и мучительно прижала ей плечо. – Ты славная, Цветик, собою пригожая, отважная, сердце у тебя живое и светлое, человечье… Но не могу я.

– Ну вот скажи, чем она тебя взяла? – Оставив в лесном дёрне яростный отпечаток своего кулака, Цветанка повернулась к девушке и впилась в неё горьким взглядом сквозь мрачную завесу ночи. – Что ты в ней нашла?

– Даже не могу слов подобрать… – Голуба, пряча глаза и теребя косу, улыбалась то ли задумчиво, то ли игриво, вспоминая, должно быть, поцелуи навьи. Как это бесило Цветанку! – В её теле засел осколок белогорской иглы. Он продвигается к сердцу, а когда достигнет его, оно остановится. Когда навья к нам попала, она была очень слаба, но упражнениями укрепила своё тело и вопреки надвигающейся погибели встала с одра болезни. В её душе не осталось гнева и злобы на ту, что ранила её иглой, только любовь. – С губ девушки сорвался грустный вздох, но взгляд оставался светел, как день. – Да, не меня она любит, но я счастлива, что хоть чем-то смогла ей помочь. Знаешь, Северга рассказывала, как рожала свою дочь… Я б, наверное, не вытерпела таких мук! Её тело было изувечено, она не могла ступить и шагу без костылей. Костоправка сказала, что лечение придётся отложить, пока ребёнок не родится. И навья девять месяцев терпела боль, вынашивая своё дитя, а когда пришла пора, увечье не позволило ей родить так, как все рожают. Знахарка вырезала у неё дитя из чрева. Знаешь, Цветик, однажды она захотела увидеть подснежники. Она была ещё слаба, но дошла до той полянки! Из-за яркого весеннего солнышка она даже не могла открыть глаза и трогала цветы пальцами… Вот тогда-то я и поняла, что дорога она мне, как никто другой в целом свете.

Каждое слово Голубы впивалось Цветанке под сердце ядовитым шипом, но под конец боль притупилась, а потом и совсем прошла, только печальное онемение осталось – с мурашками, как в отсиженной ноге. Что ж, не судьба так не судьба, и Цветанка со вздохом выпустила птицу-печаль из клетки своих рёбер. Это была их последняя ночь перед прибытием в Волчьи Леса.

Затянутое тучами небо дышало близостью Северного моря, а глаза Цветанки наконец-то отдыхали от жестокого солнца. От серого дневного света, правда, немного ломило в глазницах, но это была уже не та слепящая резь, подобная тысячам безжалостных, зеркально сверкающих клинков. Слегка щурясь, воровка окинула взглядом тропинку, что виляла меж старыми разлапистыми елями и таяла в мрачной глубине леса. Она зажмурилась, и во мраке сомкнутых век проступили мерцающие очертания деревьев, обозначенные плотно облепившими их духами-светлячками. Повязку Цветанка не стала надевать, лишь временами крепко закрывая глаза и сверяясь с направлением потока огоньков.

– Мы уже близко, – сказала она, и лесное эхо пустилось в пляс с её словами, отскакивая от стволов.

– Чую, – кивнула Вратена, озираясь.

Её глаза заволокло тёмной пеленой решимости, рот сурово сжался. Малина стала задумчиво-встревоженной, Дубрава шагала прямо, несгибаемо, словно к её спине доску привязали, Боско растерянно шмыгал носом, а Голуба… Её глаза то ярко сверкали, то тоскливо тускнели, а пальцы время от времени касались вскользь то ствола, то ветки ласковым, прощальным движением.

И вдруг, зажмурив в очередной раз глаза, Цветанка не увидела огоньков. Засасывающая тьма встала перед ней стеной, поток «светлячков» оборвался. Воровка несколько раз открывала и сжимала веки, тёрла их кулаками, но тщетно: духи леса будто испарились.

– Морок, – осенило её. – Он начинается здесь!

Все замерли, слушая звон невидимых струн, пронизывавших лесное пространство, и, оробев, не решались сделать новый шаг. Лес с виду казался обычным, но что-то зловещее, невидимое таилось за каждым деревом, под каждым кустом, готовое выскочить и наброситься на незваных гостей. Вратена рукой преградила путь остальным:

– Погодь! Подумать надо, прежде чем входить.

– А что тут думать? – Цветанка решительно тряхнула слипшимися в сосульки соломенными космами и шагнула вперёд, не обращая внимания на окрик «стой!»

Несколько шагов в нарастающем звоне тишины – и прозрачный, но непробиваемый купол одиночества накрыл её. Цветанка оторопело обернулась – ни Вратены, ни Малины, ни Голубы… Никого! Будто она за эти несколько шагов прошла много вёрст в сапогах-скороходах. Воровка заметалась, окликая спутников, но лишь насмешливое эхо издевалось над ней, превращая её голос в нелепые отзвуки.

– Эй, кто-нибудь! – позвала Цветанка.

– …нибудь… нибудь… дурой не будь, – скоморошничало эхо.

– Кто тут? – возмущённо рыкнула воровка, озираясь.

– …тут… тут… г*на в тебе с пуд, – отозвался ехидный невидимка.

Нет, это не могло быть эхо! Какой-то наглый насмешник прятался за деревом и выводил её из себя, забавляясь, и Цветанка решила непременно найти нахала и задать ему хорошую трёпку.

– Ну погоди, я тебя достану! – грозилась она, бегая по лесу в поисках наглеца-пересмешника, но не обнаруживая ни одной живой души.

– …стану… стану… мозгов бы твоему жбану, – дразнился несуразный писклявый голос.

Его отзвук роем невидимых пчёл загудел вокруг Цветанки, щекоча ей и уши, и душу горячим ужасом. Она задёргалась, замахала руками, отчётливо чувствуя на себе тысячи крошечных лапок и крылышек, но никого и ничего по-прежнему не видя.

– Отстаньте! – завопила она, принимаясь кататься по земле.

Незримые лапки всё равно щекотали её, и её ёрзанью не было видно конца и края. Крутясь волчком, Цветанка вдруг наткнулась на чьи-то широко расставленные ноги. Слава богам! Воровка было выдохнула с облегчением, решив, что наконец-то нашла остальных.

– Вратена, а я уж думала…

Однако вместо Вратены над нею зловеще склонилась долговязая худая фигура с козлиной бородкой и мертвенным глазом, затянутым бельмом.

– Что, оладушка моя сладенькая, думала, что утопила меня? – зловонно дыхнул рот, полный гнилых зубов. – Меня-то беленой опоила, да только совесть свою не задушишь, не отравишь!

Вопль вырвался безумной птицей, взвился к верхушкам деревьев, и Цветанка бросилась бежать… Но из-за каждого дерева выскакивали всё новые и новые Гойники – и живые, и распухшие зеленолицые утопленники в ошмётках подштанников, воплощая один из её ужасов. Много времени прошло с тех пор, когда Цветанка вздрагивала при мысли о всплывшем трупе вора, но этот выдавленный на задворки души образ пожелал мучить её именно теперь! Он брал количеством, давил целым войском двойников, скаливших безобразные зубы и тянувших к Цветанке длинные и склизкие, как лапша, пальцы со всех сторон.