Реквием для хора с оркестром - Твердов Антон - Страница 46

И немедленно колония зловеще затихла. Среди грядок замелькали листки бумаги — Эдуард Гаврилыч понял — пишут жалобы. Как раз приближалось время очередного производственного совещания Пригородной милиции, и Гаврилыч и Эдуард, переглянувшись между собой, одновременно подумали тоскливое: «Погонят нас и отсюда».

И были правы. Очень скоро грянуло совещание, на котором…

Впрочем, Эдуард Гаврилыч очень хорошо помнил то самое совещание.

Неудачников не любит никто. Поэтому, как только Эдуард Гаврилыч вошел в зал для совещаний, откуда в прошлый раз выходил под аплодисменты и с гордо поднятой головой, никто с ним не поздоровался. Ексель и Моксель, случившиеся рядом, демонстративно отвернулись, а вокруг того места, куда уселся притихший надзиратель колонии корнеплодов, сразу образовалась угрюмая пустота.

Эдуард Гаврилыч затих и стал с тоской ждать начала. Совещание началось вполне традиционно. А именно — за несколько буквально сглотов до появления в зале начальника Пригородной милиции на трибуну на низенькой и лохматой лошадке въехал все тот же неистребимый Рашид. И лошадка, и Рашид были пьяны безобразно, причем лошадка пыталась петь песню, но по понятным причинам у нее получалось только:

— Иго-го!

А Рашид бессмысленно улыбался и молчал. Взгромоздившемуся на трибуну всаднику возмутились все, особенно почему-то сотрудник отдела нравственности Пригородной милиции лейтенант Калигула (идентификационный номер 900-22). Размахивая руками и топая ногами, лейтенант потребовал немедленно вывести из зала нарушителя порядка — что и было исполнено, — но не в порядке подчинения требованию Калигулы, который, как знали все присутствующие, и сам в свое время был не прочь пошалить, а потому что вот-вот должен был появиться сам Артур Артурович.

Сам Артур Артурович появился незамедлительно после того, как Рашида вместе с его лошадкой стащили с трибуны и выволокли во двор протрезвиться. Очевидно, у Рашида с собой было припрятано «бухло», поскольку ничего он не протрезвился — об этом можно было судить по раздававшемуся со двора грубоголосому пению под аккомпанемент лошадиного ржания — да еще по тому, что Рашид дважды врывался в зал заседания с почти нечленораздельными требованиями расстрелять бармена Папинаци — первый раз лошадка тащила на себе Рашида, а второй раз — Рашид на себе тащил лошадку.

Понятно, что у Артура Артуровича, наблюдавшего все эти паскудства, настрой был вовсе не благостный. Поэтому начал Артур Артурович не с обычного приветствия собравшимся, а сразу с озвучивания заготовленных вопросов, которых было три.

— Во-первых, — морщась из-за невнятных криков Рашида, раздававшихся со двора, заговорил Артур Артурович, — на повестке дня у нас вопрос о поведении начальника Стола Доносов. Иосиф Виссарионович, вы здесь?

Молча посасывая трубку, со своего места поднялся Сталин.

— На прошлом совещании, товарищ Сталин, мы уже обсуждали вас, — напомнил Артур Артурович, — я обратил внимание ваших коллег на тот факт, что вы фальсифицируете результаты работы вверенного вам ведомства — то есть пишете допросы самостоятельно. На бумагу, посланную на вас моему непосредственному начальству, пока ответа не было. Вас очень уважают в нашем мире, и я даже предполагаю, что инцидент с фальсификацией останется без последствий. Но последние ваши художества, Иосиф Виссарионович, перешли уже все границы…

Артур Артурович выдержал театральную паузу, которую немедленно заполнил долетевший со двора пьяный голос Рашида:

Мне жениться давно надо,

ох, жениться я хочу!

Если к осени не женят,

хером печку сворочу… Иго-го!

Артур Артурович снова поморщился и продолжал:

— Недавно я получил еще две жалобы. Вот, сейчас зачитаю. Жалоба от заместителя начальника Стола Жалоб.

Артур Артурович откашлялся и начал читать:

— «Я, нижеподписавшийся, довожу до вашего сведения тот факт, что занимаю должность заместителя начальника Стола Доносов, хотя речь не об этом, а о том, что мой непосредственный начальник Сталин Иосиф Виссарионович применяет ко мне меры неоправданной жестокости и проводит противоправные действия тоже в отношении меня. Сталин Иосиф, несмотря на то что у меня есть собственное имя и идентификационный номер, запрещает мне называться собственным именем и идентификационным номером, что, безусловно, противоречит государственным устоям нашего государства. Вместо того чтобы называть меня как надо, Сталин Иосиф называет меня Троцким, поганым идиотом…

Артур Артурович хмурится, долго шевелит губами, потом, отрываясь от бумаги, сообщает притихшему залу:

— Тут неразборчиво.

И читает дальше:

— Так… называет Троцким, хохочет и долго — с видимым наслаждением — избивает корзиной для бумаг и пресс-папье в присутствии остальных сотрудников, которые недовольны, но молчат, потому что боятся. Прошу принять к сведению данные факты и принять меры, чтобы данных фактов больше не было… И подпись.

— Это еще не все, — закончив читать, говорит Артур Артурович. — У меня есть еще одна жалоба, которую я зачитывать целиком не буду, так как занимает она пятнадцать листов мелким шрифтом и написана такими словами, что вы все равно ни хрена не поймете. Бумага эта от Лейбы Давидовича Бронштейна-Троцкого (идентификационный номер 666-098), и бумага эта содержит настоятельные требования унять оголтелую и бесчеловечную деятельность Иосифа Виссарионовича. Ну? — потрясая бумагами, как пистолетом, спросил Артур Артурович у Сталина. — Что вы можете по этому поводу выразить, товарищ?

— Виражаться я нэ буду, — медленно выговорил Сталин, выпустив предварительно изо рта серое облачко дыма. — Нэ мастэр, как некоторые тут. А вот Лейбу Давидовича я бы на первом суку повесил.

— Да за что?! — воскликнул Артур Артурович. — Что он вам такого сделал? За что вы его вешать собираетесь?

— За шею, — коротко ответил Сталин и сел.

Артур Артурович осекся, минуту молчал и, придя наконец в себя, мотнул головой.

— Л-ладно, — проговорил он, — объявляем вам, Иосиф Виссарионович строгий выговор с занесением в личное дело.

Сталин ничего на это не ответил, но его серые глаза под нависшими бровями ясно говорили: «Пошел ты знаешь куда со своим выговором…»

— Переходим ко второму вопросу, — заговорил снова Артур Артурович. — И вопрос этот тоже не особенно веселый. Итак, наш бывший участковый, бывший капитан милиции Эдуард Гаврилыч снова вернулся на свою, так сказать, малую родину. Что так, Эдуард Гаврилович? — спросил вдруг докладчик. — Не понравилось в Городе? Не устраивает новое место? Или повышение связано с таким грузом проблем, что вы решили от них избавиться?

— Да нет, — торопливо поднявшись, начал объяснять простодушный Гаврилыч, — это, гражданин начальник, не так все было… Вам, наверное, кто-то неправильно сказал или что-то в этом роде. Вообще-то мне в Городе понравилось, но…

— Заткнись, дурак! — шикнул на него Эдуард, который прекрасно уловил иронию в словах Артура Артуровича.

Гаврилыч растерянно посмотрел на Эдуарда и смолк.

— Тили-бом! Тили-бом! — долетело со двора. — Загорелся кошкин до-о-о-ом!!! Иго-го!

— Не оправдал ты наших надежд, — горько произнес Артур Артурович, откладывая в сторону свои бумажки и налегая грудью на трибуну. — Могу прямо сказать — не оправдал. Поощрили мы тебя — дали тебе, можно сказать, крылья — и напутствовали — лети, орел! А ты? Ты — как не орел, а я не знаю… ворона какая-то задрипанная… взлететь-то взлетел, да только высокого полета у тебя не получилось — так, обосрал, извините за выражение, нас сверху да и грохнулся… Вот что получилось.

Гаврилыч сокрушенно поник головой. Эдуард уставился в потолок.

— Вот что бывает, когда человек… тьфу ты… когда ифрит загордится и перестает думать о том, что ему нужно выполнять свои прямые обязанности, а не… Не выдержал ты испытания, не выдержал… Пошел вон, придурок! — крикнул вдруг Артур Артурович. — Не тебе это я, — проговорил он, взглянув снова на вздрогнувшего Эдуарда Гаврилыча, — а Рашиду…