Нет жизни никакой - Твердов Антон - Страница 9

Никита кое-что про ваш мир рассказывал, так я некоторые параллели сумел провести. У вас, он говорил, есть такие… как это сказать… высшие силы, которые всем управляют. Называются боги. Ну или там — полубоги. Никто их никогда не видел, мало кто верит, но они все-таки есть. А у нас туг все по-другому. Мы — цутики и полуцутики — здесь всем заправляем, и все нам позволено. Хотя, конечно, есть некоторые ограничения, установленные опять же нашей — цутиковской — внутренней иерархией. И к тому же — население нас и видит, и слышит, и обоняет. Все на виду. Вот такая справедливая система, не то что у вас — на Земле. Вот я — полуцутик, и из этого следует…

— Кр-ак?! Кра-ак? — забеспокоился Степан Михайлович.

— Чего? — переспросил крылатый.

— Кр-р-р-ра-ак?!!

— Как это — хочешь ты меня спросить? — догадался наконец полуцутик. — А очень просто. Погоди! — спохватился он вдруг. — Л и забыл, что ты здесь, так сказать, контрабандой… Ничего еще не знаешь, и никто тебе ничего не объяснял… Так вот, начать наш разговор следовало бы со следующего… Хочешь скажу тебе самое страшное, что ты можешь услышать? Ну, то есть с твоей точки зрения самое страшное, потому что я-то в этом ничего страшного не вижу? Хочешь? Сейчас наступит самый страшный момент в твоей жизни…

Полуцутик замолчал, пристально глядя на Степана Михайловича. Тот не знал, что ему и думать. Во всей жизни Степана Михайловича присутствовал только один действительно страшный эпизод, о котором сам Степан Михайлович предпочитал не вспоминать. Но вот сейчас почему-то Ужасное воспоминание всплыло в его памяти.

…Это случилось, когда Степан Михайлович был еще студент и назывался просто Степа, Как и большинство студентов, он подрабатывал, а именно — вместе со своим товарищем развозил на грузовичке продукты со склада по магазинам города — заменял штатных курьеров, которые уходили в запой всегда парно и, следовательно, друг друга заменять не могли. И в тот несчастный для Степана Михайловича, то есть для Степы, день он с товарищем Толей привез и выгрузил в кладовую окраинного магазина несколько ящиков помидоров. А потом поднялся к директору, чтобы расписаться в накладной. Директором оказалась немолодая дебелая женщина, накрашенная так ярко, что в потемках ее вполне можно было бы принять за клоуна Олега Попова.

— Вот здесь, — показала пухлым пальцем дама, — внизу расписывайтесь…

Степа и Толя расписались, не особенно тщательно копируя росписи настоящих, но запойных курьеров. Затем они начали прощаться.

— Всего доброго, — быстро заговорил Степа, — до свидания.

— Партия вас не забудет, — добавил Толя, считавший себя остряком.

Уже у самой двери их остановил голос директора:

— Пупов!

Услышав фамилию курьера, которого в данный момент заменял, Степа обернулся. —Что?

— А ты-то куда пошел?

— К машине, — ответил Степа, — нам еще работать и работать…

— У тебя еще здесь кое-какие дела остались, — сказала дама.

— Это какие же? — спросил Толя.

— Вы можете идти, — бросила ему дама, — вас я не задерживаю. А вот товарищу Пупову придется немного задержаться.

— Да в чем дело-то? — взволновался Толя.

— Он знает, — заверила дама, — давайте, давайте, освободите помещение…

Толя посмотрел на Степу. Степа пожал плечами.

— Иди, — сказал он, — я разберусь и выйду. Подожди меня в машине. Дела, говорит, какие-то…

Толя внимательно посмотрел на Степу, подмигнул и вышел.

Дама тут же, тряся внушительным бюстом, подбежала к двери и заперла ее на ключ. Потом вплотную подошла к оторопевшему Степе.

— Ну что, — жарко шепнула она, — Пупов, с тобой делать будем?

Она со свистом втянула воздух через рот, сверкнув золотыми зубами, и тяжело задышала.

— В чем… дело? — спросил Степа, пятясь к запертой двери. — Видите ли, я не Пупов. Я, видите ли, студент…

— Ах, в чем дело? — насмешливо переспросила дама, крепко ухватив ускользающего Степу за штаны. — Может, хватит притворяться-то, а?

— П-п-почему? — выговорил Степа, отворачивая лицо от раскрасневшихся щек и влажных губ шаловливого директора.

— Потому что, — непонятно ответила дама, увлекая Степу к столу.

Притиснув его к поверхности стола своими массивными бедрами, она деловито принялась расстегивать на себе блузку. Справившись с блузкой, она немного отстранила Степу:

— Погоди… — и молниеносно стянула с себя юбку и чудовищных размеров трусы.

Степа почувствовал, как у него медленно отвисает ниж-Чяя челюсть.

— Что это вы? — спросил он.

Вместо ответа дама взгромоздилась на стол, запыхтела как разгоняющийся паровоз, и вдруг, выбросив вперед ноги, крепко обхватила ими Степу за бедра.

— Попался, — выдохнула она.

— Ч-что вы? — пролепетал Степа. — За-за-зачем?

— Как это — зачем? — нетерпеливо дергая Степины штаны, шептала дама-директор. — Ты Люське — моей сменщице — что обещал?

— Так это Люське, — нашелся что сказать Степа. — Люська — она…

— Люська триппером болеет, — радостно сообщила директор, — придется тебе со мной расплачиваться, милый мой друг…

— За что?! — почти закричал Степа.

— Он еще и притворяется! — возмутилась дама. — А кому Люська выписала целых три ящика сосисок? Ты же ни копейки не заплатил. Обещался таким вот образом рассчитаться… А теперь что же?

— Что?!

— Сосиски сожрал и на попятную? — Дама справилась наконец со Степиной ширинкой и ремнем, и его штаны, скользнув по ногам, свалились на пол. — Давай… — тяжело задышала она и сдавила бедра Степы мощными коленками. — А то вот как сейчас позвоню вашему главному и расскажу ему, как вы служебным положением пользуетесь… Ну? Чего ты как покойник прямо какой. Начинай!..

— Так вот! — громко проговорил полуцутик, и Степан Михайлович очнулся от своих дум. — Были, наверное, в твоей биографии страшные моменты, но никто, должно быть, не говорил тебе таких слов…

Полуцутик выдержал театральную паузу и закончил фразу:

— Ты, дорогой товарищ, как там тебя… Покойник.

«Откуда он знает?» — метнулось в голове Степана Михайловича.

— Ты покойник, — продолжал полуцутик. — Окончательно и бесповоротно. Практически навсегда. А то самое место, куда ты сейчас попал, называется у вас загробным миром. Что, надо сказать, неправильно. Потому что загробный мир не один, а много. Цепочка. Итак — человек вот вроде тебя или Никиты — умирает и… Эй! Э-эй!! Тьфу ты… — с досадой сплюнул полуцутик, заметив, что Степан Михайлович его не слушает по той причине, что, лишившись чувств, упал с постромков на пол хижины и теперь лежит под гамаком, закрыв глаза и задрав кверху тонкие попугайские ножки.

— Какие вы, люди, все неинтересные и предсказуемые существа, — печально констатировал полуцутик.

Степан Михайлович поежился. Голова его еще кружилась после последнего обморока, а в клюве было солоновато — видно, полуцутик слетал к морю, откуда и доставил воду для приведения Степана Михайловича в чувство. Турусов от шквала холодной воды очнулся, но сейчас чувствовал себя прескверно, не столько от огорошивающего открытия, сколько от того, что из-за водных процедур перья его намокли, и Степан Михайлович дрожал от холода и напоминал сам себе ощипанного цыпленка.

— Н-да, какие вы, люди, все неинтересные и предсказуемые существа, — повторил полуцутик, — ты не поверишь, но Никита, как только я ему сказал то, что сейчас сказал тебе, тоже в обморок грохнулся. А он мужик покрепче… не в обиду тебе будет сказано. Кстати, как там тебя зовут?

— Степа хор-роший, — каркнул Турусов.

— Во-во, а меня — Г-гы-ы…

— Кр-рак?

— Г-гы-ы, — сказал полуцутик. — Имя такое. Самое обыкновенное. Для полуцутика, в смысле. Так, о чем мы говорили…

— Загр-робный мир-р-р, — тоскливо пророкотал Степан Михайлович.

— Ага, — кивнул полуцутик. — Тот самый, где ты сейчас находишься… Эй! Ты что, опять?

Полуцутик заботливо поддержал готового снова лишиться чувств Степана Михайловича и подул тому в клюв. От серной вони Турусова замутило — и именно это удержало его в сознании