Жанна д'Арк - Твен Марк - Страница 4

Итак, как я уже сказал, было несколько мнений: одни верили одним, другие — другим. Но я знаю, что только одно из них истинно — последнее. Я не возражаю и против остальных: думаю, они тоже не лишены истины, но я знаю, что наиболее истинно последнее. По-моему, если человек отстаивает то, что он знает, и не беспокоит себя тем, что вызывает сомнения, то этим самым он укрепляет свой ум и делает полезное дело. Я знаю, что когда «дети Волшебного дерева» умирают и дальних краях, и если они в мире с богом, они обращают свои страждущие взоры в сторону родины, откуда, как из лучезарной дали, как сквозь просвет в тучах, заволакивающих небо, им является видение Волшебного дерева в золотом сиянии; перед их взорами простирается цветущий луг, отлого спускающийся к реке, и они полной грудью вдыхают сладостный аромат цветов своей родины. Затем видение меркнет и исчезает. Но они знают, и по их преобразившимся лицам вы тоже знаете — вы, совершенно посторонние люди, — что в этот момент их осенило небесное благословение.

Мы вдвоем с Жанной одинаково верили в это. Но Пьер Морель, Жак д'Арк и многие Другие верили в то, что видение появляется дважды, и только грешнику. Как и многие другие, они даже уверяли, что знают это наверняка. По-видимому, в это верили их отцы и свою веру передали им; не всегда то, о чем мы узнаем, приходит к нам из первоисточника.

Все же есть одно обстоятельство, говорящее в пользу тех, кто верил, что Дерево является человеку дважды: с самых древних времен, если кому случалось увидеть своего односельчанина с побледневшим от страха лицом, то обычно в таких случаях увидевший шептал соседу: «Вот, он в чем-то согрешил и получил предупреждение». А сосед при мысли об этом вздрагивал всем телом и отвечал также шепотом: «Да, бедняге, вероятно, привиделось Дерево».

Подобные доказательства имеют вес; от них так легко не отмахнешься. Все, что вытекает из накопленного опыта столетий, вполне естественно, все больше и больше становится доказательством и со временем приобретает значение авторитета, а авторитет — непоколебим как скала, он вечен.

За свою долгую жизнь я знал несколько случаев, когда Дерево являлось, предвещая смерть, хотя и далекую; но в каждом из этих случаев человек, которому оно являлось, был безгрешен. Явление Дерева в этих случаях было выражением особой благодати; уведомление об искуплении грехов не откладывалось до дня смерти, — видение заранее извещало об этом и тем самым приносило успокоение — вечный мир господень. Я сам, дряхлый старик, жду смерти в блаженстве душевном, ибо мне являлось чудесное Дерево. Я видел его и доволен этим.

Давно уж так повелось: когда дети, взявшись за руки, плясали вокруг Волшебного дерева, они всегда пели песню, особую песню о Бурлемонском волшебном дереве. Они пели ее тихо и нежно, на старинный мотив, задушевный и простой, который всегда утешал меня в тяжелые, печальные минуты и всякий раз, в любую погоду и в любое время, переносил меня домой. Чужой человек не поймет и не почувствует, чем была эта песня на протяжении веков для «детей Волшебного дерева», очутившихся в изгнании, потерявших отчий дом, изнывающих и тоскующих на чужбине. Вам эта песня может показаться простой и неинтересной; но если вы представите, чем она была для нас, какие воспоминания она вызывала у нас, когда звучала в наших ушах, вы отнесетесь к ней с уважением. И вы поймете, почему слезы заливают наши глаза, и мы не видим и не слышим ничего вокруг, и голос наш так дрожит, что мы от волнения даже не можем допеть до конца последнюю строфу:

Вспомните, что эту песню пела вместе с нами под Деревом и Жанна д'Арк, когда была ребенком; она всегда любила ее. Это придает песне священную силу, и вы должны согласиться с этим.

ВОЛШЕБНЫЙ БУРЛЕМОНСКИЙ БУК

Песня детей

Феи все еще жили там, когда мы были детьми, но мы никогда их не видели, потому что еще за сто лет до нас один священник из Домреми отслужил молебен под деревом, осудив их как прислужниц нечистой силы, недостойных спасения; затем он приказал им никогда не появляться снова и не вешать больше венков из бессмертников под угрозой вечного изгнания из прихода.

Все дети заступались за фей, говорили, что они их добрые, дорогие друзья, никогда не причинявшие им зла. Но священник не слушал; он говорил: грешно и стыдно иметь таких друзей. Дети тосковали и долго не могли успокоиться; они дали обет всегда вешать венки на дерево в знак неизменной любви к феям и вечной памяти о них.

Но однажды ночью с феями стряслась большая беда. Мать Эдмона Обре, проходя мимо дерева, заметила, как они украдкой от людей кружились в танце; феи даже не подозревали, что кто-нибудь может их увидеть; они так были увлечены, так опьянены дикой радостью, так охмелели от выпитой росы, разведенной шмелиным медом, что ничего на замечали. А госпожа Обре стояла возле них, изумленная и восхищенная их фантастическими фигурками. Она, любуясь, смотрела, как они, взявшись за руки, кружились в веселом хороводе, кричали, хохотали, пели странные песни и в диком упоении подпрыгивали высоко вверх, — это была самая безумная, самая волшебная пляска, какую когда-либо приходилось видеть этой женщине.