Школьная горка - Твен Марк - Страница 5

Ханна устыдилась своей неосведомленности: то единственное, что она могла им предложить, было бесцветно по сравнению с тем, что ей довелось услышать.

– Пожалуй, нет, если не считать того, что мы не понимали его языка, но легко поняли все знаки, жесты, будто это были слова. Мы сами удивлялись, когда обсуждали это происшествие.

Тут в разговор вступила молоденькая племянница Ханны Анни Флеминг:

– Но, тетушка, это не все. Собака не даст чужому и к двери подойти ночью, а на этого мальчика она даже не залаяла и ластилась к нему, будто обрадовалась его приходу. Вы же сами говорили, что такого раньше с чужими не случалось.

– Ей-богу, правда. У меня это как-то выскочило из головы, девочка.

Ханна повеселела. А потом и супруг внес свою лепту:

– А я кое-что еще вспомнил. Вхожу я с ним в комнату – показать, как расположиться, да ненароком стукнулся локтем о шкаф, свеча выпала у меня из рук и погасла, и тогда…

– Ну конечно, – подхватила Ханна, – тогда он чиркнул спичкой и зажег…

– Не тот огарок, что я уронил, – радостно выкрикнул Хотчкис, – а целую свечу А то-то и дивно, что в комнате была всего одна целая свеча

– И она лежала в противоположном углу комнаты, – прервала его Ханна, – скажу больше – лежала она на самой верхушке книжного шкафа, и виднелся лишь самый кончик ее, а он тут же свечу заприметил, глаз у него, как у сокола, зоркий.

– Еще бы, еще бы! – в восторге закричала вся компания.

– Он подошел к шкафу в темноте и даже не задел стула. Подумайте, сестра Доусон, даже кошка не проделала бы это быстрее да сноровистей! Ну, что вы скажете?

В награду хор разразился изумленными ахами и охами, и все существо Ханны затрепетало от удовольствия; а когда сестра Доусон многозначительно положила свою руку на руку Ханны и закатила глаза к потолку, как бы говоря: «Слова здесь бессильны, бессильны», – удовольствие перешло в экстаз.

– Погодите, – сказал Хотчкис с коротким смешком, оповещавшим окружающих, что сейчас последует что-то смешное, – я могу рассказать о таком чуде, перед которым меркнет все, что говорилось о моем постояльце до сих пор. Он расплатился за четыре недели вперед – полностью Петербург может поверить всему остальному, но принять на веру такое вы его не заставите.

Шутка имела огромный успех, смеялись дружно и от души. Затем Хотчкис снова хохотнул, предваряя что-то смешное, и добавил:

– А есть и чудо поудивительнее – я сообщаю вам каждый раз понемножку, щадя ваши нервы. Так вот, заплатил он не какими-нибудь бумажками, что идут в четверть нормальной цены, а звонкой монетой, чеканным золотом, какого здесь давно не видывали! Четыре золотых орла[9] – глядите, если не верите!

Никому и в голову не пришло смеяться над столь величественным событием. Оно впечатляло, вселяло благоговейный трепет. Золотые монеты переходили из рук в руки, их рассматривали с безмолвной почтительностью. Тетушка Рейчел, старая рабыня, обносила гостей колотыми орехами и сидром. И она не осталась в долгу:

– Вот оно что! Теперь-то я смекаю, что к чему, а то все из головы не шла эта свечка. Ваша правда, мисс Ханна, она только и была в комнате. В шкафу лежала, на самой верхушке. Она и до сих пор там лежит, никто ее не трогал.

– Говоришь – никто не трогал?

– Да, мэм, никто. Простая свечка, длинная такая, желтая, она и есть?

– Конечно.

– Я, мэм, сама ее и отливала. Разве нам по карману восковые свечи по полдоллара за фунт?

– Восковые? Надо же до такого додуматься!

– А новая-то – восковая!

– Полно чепуху молоть!

– Ей-богу, восковая. Белая, как покупные зубы мисс Гатри.

Заряд тонкой лести попал в цель. Вдова Гатри, пятидесяти шести лет от роду, одетая, как двадцатипятилетняя, была очень довольна и изобразила девическое смущение, что выглядело очень мило. Она тщеславилась своими вставными зубами, и это было простительно: во всем Петербурге только у нее были такие зубы, для остальных это была недоступная роскошь; они являли собой разительный контраст с преобладающей жевательной оснасткой молодых и старых – яркий контраст выбеленного палисадника и обгорелого частокола.

Всем захотелось увидеть восковую свечку; за ней тут же послали Анни Флеминг, а тетушка Рейчел снова завела разговор:

– Мисс Ханна, он ужас какой чудной, наш молодой джентльмен. Перво-наперво, у него вещей при себе нет, ведь верно?

– Его багаж еще не прибыл, но, полагаю, он в дороге По правде говоря, я ждала его весь день.

– И не будоражь себя из-за него попусту, голубушка По моему разумению, нет у него никакого багажа и не прибудет он.

– Почему ты так думаешь, Рейчел?

– А он ему без надобности, мисс Ханна.

– Но почему?

– Вот я и хочу сказать. Ведь он, как пришел, был одет с форсом, так ведь?

– Верно, – подтвердила Ханна и пояснила компании. – Одет, казалось бы, просто, но сразу видно, что материал дорогой, какого у нас не носят. И покрой элегантный, и все на нем новое – с иголочки.

– Так вот как было дело. Пошла я, значит, к нему в комнату утром за костюмом, чтоб Джеф его почистил да сапоги ваксой смазал, а никакой одежды там нет, пусто, хоть шаром покати. Ни тебе башмаков, ни носков – ничего. А сам постоялец спит мертвым сном. Я всю комнату обшарила. А ведь к завтраку вышел позже всех, так?

– Да.

– И вышел весь ухоженный, причесанный, вылизанный, как кот, верно говорю?

– Мне кажется, да. Я его только мельком видела.

– Так оно и было. А в комнате – ни тебе щетки, ни расчески. Как же это он ухитрился так прифрантиться?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. А ведь против правды не пойдешь. Ты приметила, как он был одет, голубушка?

– Нет, но помню, что аккуратно и красиво.

– А я так приметила. Не в том он был, в чем явился сюда.

– Но, Рейчел…

– Не беспокойся, я за свои слова в ответе. Не в том он был. Все хоть немного, а разнится, хоть чуточку, а разнится. Пальто возле него на стуле висело, так это совсем другое пальто. Вчера на нем было длинное и коричневое, а нынче утром – короткое и синее, и сидел он в туфлях, а не сапогах, отсохни у меня язык, коли вру.

Взрыв удивления, последовавший за рассказом Рейчел, прозвучал музыкой в ушах миссис Хотчкис. Семейные акции на бирже чудес росли неплохо.

– Так вот, мисс Ханна, и это еще не все. Разогрела я для него пышки, маслом их мажу, а сама обернулась ненароком – ба! Вижу, расхаживает себе кошка Безгрешная Сэл, как ее масса Оливер кличет, – расхаживает как ни в чем не бывало. Увидела я это и говорю сама себе: ей-ей, тут без колдовства не обошлось, самое время бежать и – давай бог ноги! Рассказала я обо всем Джефу, а он не верит, так мы вместе назад проскользнули и подглядываем, что из этого выйдет. Джеф говорит: «Ну и шуганет же она его сейчас, помяни мое слово – шуганет. Она и без того к чужаку не ластится, а теперь, с котятами, и вовсе его не потерпит».

– Рейчел, как тебе не совестно было оставить там кошку? Ты же прекрасно знала, что произойдет.

– Я знала, что так поступать не годится, мисс Ханна, но ничего не могла с собой поделать: такая на меня жуть нашла, как увидела я, что кошка спокойная. Да ты не бойся, голубушка, как собака себя вела, помнишь? Она на постояльца не кинулась, даже обрадовалась. И кошка – тоже. На колени к нему – прыг! Он ее гладит, а уж она рада-радехонька – спинку выгибает, хвостом виляет и мордой об его подбородок трется; а потом Безгрешная Сэл вскочила на стол, и они стали разговаривать.

– Разговаривать?!

– Да, мэм, чтоб мне сдохнуть, коли вру.

– Они говорили на иностранном языке, как он – прошлой ночью?

– Нет, мэм, на кошачьем.

– Чушь!

– Чтоб у меня руки-ноги отсохли – на кошачьем. Оба они говорили по-кошачьи – нежно так, ласково, ну совсем как старый кот с котенком, своим родичем. Безгрешная Сэл уж раз пробовала сладкое, похоже, оно ей пришлось не по вкусу, а постоялец вынимает печенье из кармана и знай себе скармливает ей, а она, ей-богу, морду не воротит. Нет, мэм, не воротит. Еще как набросилась, будто четыре года не лопала. А он все вытаскивал из одного кармана. Уж вам-то, мисс Ханна, не знать, сколько может слопать Безгрешная Сэл. Так он ее нагрузил по самое горло – у нее аж гляделки выкатились – до того обожралась. Раздулась, будто арбуз проглотила – вот сколько в брюхо напихала. А он печенье вытаскивал из одного кармана. Так вот, мисс Ханна, разве сыщешь карман или даже вьюк, чтоб уместил все, что может сожрать Безгрешная Сэл? Сама знаешь. А он эту прорву вытащил из одного кармана, лопни мои глаза, коли вру.