Эликсир и камень - Бейджент Майкл - Страница 12

«Пикатрикс» еще больше укреплял позиции астрологии в общем контексте философии герметизма. «Все вещи в этом мире, – утверждала она, – послушны небесным формам». «Все мудрецы едины в том, что планеты обладают влиянием и властью над этим миром, и отсюда следует, что основы магии лежат в движении планет»[42]. Затем «Пикатрикс» делал следующий шаг, превращая астрологию в такую же практическую дисциплину – с точки зрения магии, – как и алхимию. Книга предлагала честолюбивому магу подробнейшие инструкции по применению к земным явлениям небесного влияния планет, а также по управлению этим влиянием. Особое внимание уделялось так называемым «талисманам», которые открыто сравнивались с алхимическим эликсиром. Благодаря должным образом составленному и сконструированному «талисману», а также правильному исполнению связанных с ним ритуалов, маг получал возможность управлять энергией, исходящей из небесных сфер. Так, например, в форме ангельских сущностей, или духов, он мог управлять влиянием Марса в военных делах и влиянием Венеры в делах любовных. Таким образом, практикующий герметик учился, как «привлечь этих небесных духов вниз, на землю и побудить их войти в материальный объект (талисман), который вследствие этого становится обладателем четко определенной магической силы»[43].

Из таких процедур в «Пикатриксе» складывался портрет «герметического человека», который изображался как «маг, мудрец, повелитель неба и земли»[44]. Таким образом, «герметический человек» становился некой связью, местом соединения, точкой пересечения макрокосма и микрокосма, большого и малого миров: «Говорю вам, что человек есть целый мир и он сравним с большим миром; точно так же все то, что заключено в великом мире, естественным образом заключено и в малом»[45].

В Харране «Пикатрикс» был объединен с целым собранием более древних герметических текстов из Александрии, из других частей греческого мира, из Сирии, Эдессы и из доисламских арабских источников. Именно благодаря Харрану герметизм проник в основное направление исламской культуры, оказав влияние, помимо всего прочего, на исламскую науку, и особенно математику. Фактически Харран сыграл роль хранилища, а также центра анализа и синтеза информации, при помощи которого герметические традиции Александрии проложили себе дорогу в самое сердце исламской цивилизации. Как выразился один из комментаторов, «в исламском мире герметизм должен рассматриваться как один из важнейших факторов, определявших формирование исламского мировоззрения»[46].

Можно привести следующий пример. Один арабский писатель говорит о том, что ему известны двадцать две работы Гермеса Трижды Величайшего – четыре по магии, четыре по астрономии и четырнадцать по алхимии[47]. Существовали многочисленные арабские переводы древних герметических текстов, а также великое множество оригинальных арабских работ, приписываемых Гермесу. Нет нужды говорить, что все это открывало широкий простор для путаницы. Некоторые мусульманские ученые, к примеру, ошибочно отождествляли Гермеса Трижды Величайшего с человеком по имени Идрис, о котором упоминалось в Коране. Прозвище Трижды Величайший иногда неправильно истолковывалось как относящееся к трем разным персонам по имени Гермес. Один из них отождествлялся с Идрисом, который жил еще до Потопа. Второй якобы был уроженцем Вавилона и учителем Пифагора. Третьего помещали в Египет в эпоху александрийского синкретизма. Но независимо от того, считался ли Гермес одной личностью или состоящей из трех частей, его прославляли как первичный источник пророческой мудрости, первого учителя философии и науки. Он ассоциировался с магией, алхимией, астрологией, «со всем, что имело отношение к сверхъестественным силам и мудрости»[48]. Кроме того, «через него мусульмане получили возможность интегрировать греческую науку и философию в свое мировоззрение, не чувствуя, что они хоть в какой-то мере отступают от традиций пророка»[49].

Герметизм и особенно алхимия с большим энтузиазмом были восприняты последователями суфизма. Основоположники суфистской школы в Багдаде сочиняли трактаты по алхимии, и впоследствии их имена связывались с алхимическими традициями. Терминология алхимии использовалась для толкования учения суфиев: «Учитель… воздействует на основной металл души ученика и при помощи духовных методов суфизма превращает этот основной металл в золото»[50]. По словам основателя суфизма: «Именно мы своим взглядом превращаем дорожную пыль в золото»[51]. В суфизме «мир является обрабатывающим инструментом, который шлифует человечество»[52]. «Великий труд» алхимика для приверженцев суфизма означал то же самое, что и для Зосимы, то есть духовное превращение человека, а эликсир, или «философский камень», становился символом внутренней целостности и завершенности. Основоположники суфизма также позаимствовали герметическую концепцию соответствия, взаимосвязи макрокосма и микрокосма. Во многих текстах суфиев просматриваются явные параллели с работами герметиков.

Самый знаменитый и влиятельный из арабских алхимиков Джабир ибн Хайям (721 – 815 гг.) тоже был последователем суфизма. В своей работе он заложил основы всей последующей исламской алхимии. Джабир проповедовал идеи общей космологии, которые перекликались с александрийским герметизмом. Он проводил аналогию – впоследствии она приобретет огромное значение – между алхимиком и Создателем, где «человек описывался как микрокосм и одновременно как воплощение Бога, и поэтому человек был способен познать все и творить чудеса»[53].

Насколько нам известно, Джабир был первым, кто ввел в алхимию продукты животного и растительного происхождения, например кровь, мочу и костный мозг. Кроме того, он сыграл важную роль в распространении в исламском мире теории чисел Пифагора. В своих работах он демонстрировал необыкновенную эрудицию, в том числе знакомство с алхимией и философией такой далекой страны, как Китай. Именно в книгах Джабира появляется первый дошедший до нас текст «Изумрудной скрижали», хотя приписывают его более древним источникам. В то же время Джабир вместе со своими учениками издавал труды, касающиеся множества других предметов: математики, магии, астрологии и астрономии, медицины, зеркал, осадных орудий, механических автоматов. На протяжении многих лет он жил в Багдаде и служил придворным алхимиком халифа Гаруна аль-Рашида, известного нам по сказкам «Тысячи и одной ночи». Вне всякого сомнения, своей магией, таинственностью и очарованием эта книга в определенной степени обязана Джабиру и его кругу.

К десятому веку нашей эры Багдад превратился в центр науки и образования всего исламского мира с блестящим сообществом философов, проповедников, писателей и переводчиков. В городе даже существовала многочисленная – до 40 тысяч человек – иудейская община, члены которой занимались изучением текстов и дисциплин, впоследствии получивших название Каббала. Герметизм всегда поддерживал тесные связи с эзотерической иудаистской философией, и поэтому упоминание в герметических текстах о иудаистских алхимических учениях выглядит совершенно естественным. И действительно, теперь стало понятно, что герметизм подчеркивал – или даже устанавливал – многие точки соприкосновения религий, такие, как общий взгляд на пророков Ветхого Завета. К концу первого тысячелетия герметизм был готов к своему дебюту в христианской Европе. Однако, прежде чем это могло произойти, христианская Европе должна была обрести интеллектуальную утонченность и широту взглядов, необходимых для принятия этого учения.