Последний прыжок - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 18

— Все, что ты нам рассказал, Тимур, очень интересно, — после долгой паузы заговорил Лобов. — И действовал ты правильно. То, что ты не смог уйти с Насырханом дальше, конечно, осложняет дело. Но тут уж ничего нельзя было сделать. Самое опасное положение у тебя было в момент отступления в привалках, когда ты раздумывал, стрелять тебе в Насырхана или в его лошадь. Правильно сделал, что не застрелил Насырхана. В глазах темных, обманутых им людей он тогда остался бы мучеником за веру, святым человеком. Наша задача — до конца разоблачить его в глазах народа. Это лучше всего можно будет сделать тогда, когда он сядет на скамью подсудимых. Да и кроме того, пристрели ты Насырхана, пристрелили бы и тебя. Атантай или кто-нибудь другой с удовольствием сделали бы это. А отдавать жизнь чекиста за жизнь подлеца, даже такого крупного, как Насырхан-Тюря, — слишком дорогая цена.

Наступила короткая пауза. Тимур был смущен и обрадован похвалой Лобова.

— Но ты уверен, Тимур, что у Насырхана тяжелый перелом руки? — задал вопрос Лобов.

— Уверен! — вскочил с места Тимур. — Я, когда поднимал его с земли, пощупал руку, а потом видел, когда у Босбутау Насырхана Атантай перевязывал. Вот здесь сломана, — показал он на плечевую кость, — и вот здесь, — показал на предплечье. — Верно — сломана. Рука два раза согнулась там, где не сгибается.

— Насырхану за пятьдесят. Значит, рука должна не менее полутора месяцев находиться в лубке, — подсчитал вслух Лобов. — Как-то негладко получается. Какие у вас данные, товарищ Кадыров?

Нияз Кадыров — помощник Лобова, человек лет сорока, черноволосый и дочерна загорелый, сверясь с записями, лежащими перед ним, доложил:

— Насырхан сломал себе руку в бою под Ренжитом, это было двадцать пятого числа. Сегодня у нас тридцать первое. За это время Насырхан двадцать седьмого был в Ала-Буке, это от Босбутау километров пятьдесят, двадцать восьмого совершил налет на окраину поселка Нефтяников, двадцать девятого его появление зарегистрировано почти в одно и то же время в Кассан-Сае и Янги-Кургане, а сегодня он появился в Ак-су.

— Не может быть, — загорячился Тимур. — Насырхан сейчас такой… в седле сидеть не может. Он и пяти верст верхом не проедет.

— По твоему, он пяти верст не проедет, а по оперсводкам — по пятьдесят отмахивает, — с сомнением в голосе проговорил Бельский.

— А это фигуры не вроде того Насырхана, по которому Угневенко огонь вел под Ренжитом? — усмехнулся Ланговой. — Надо весь огонь по банде Насырхана сосредоточить, а на него как затмение нашло. Из одного пулемета по банде, а из другого по старому козлу в парчовом халате жарит. Ну, и задал я ему по первое число. До сих пор от комэска Угневенко паленым пахнет.

— Возможно, что и так, — согласился Лобов. — Подставные «Насырханы» пытаются спутать карты.

— Конечно так, — горячо заговорил Тимур, обрадованный поддержкой Лангового и Лобова. — Насырхан руку лечит, а другие басмачи наденут его одежду, кисеей лицо закроют — и под его именем ездят. Это Насырхан нас обмануть хочет.

— А вот в этом ты ошибаешься, Тимурджан, — поправил его Лобов. — Насырхан не дурак, и знает, что его хитрость мы быстро разгадаем. Это он не нас, а дехкан обманывает. Не хочет, чтобы весть о его ранении подорвала среди религиозных мусульман идею газавата. Ведь святой, ставший во главе газавата, должен быть неуязвимым, ему любые удары нипочем.

— Проверим, что за Насырханы еще появились, — сделал в блокноте заметку Бельский.

— Что слышно о новых сподвижниках Насырхана? — спросил Лобов Бельского.

— О Гунбине и Эффенди?

— Да.

— Гунбин сегодня днем выехал из Коканда. Двое суток был у Миян Кудрата. Билет взял только до Ташкента. А о Эффенди врачи говорят…

— Об Эффенди потом. Он в наших руках, да и фигура ясная, старый знакомый, — перебил его Лобов. — Главное — Гунбин. Смотри, чтобы не улизнул.

— Глаз не спустим, Александр Данилович. Дадим по Ташкенту походить, а когда все явки покажет, возьмем.

— Брать только тогда, когда он попытается уехать из Ташкента.

— Ясно. Ох, и будет нам мороки с этим самым Гунбиным!

— Почему ты думаешь? — спросил Лобов.

— Судя по материалам, он прошел огонь, и воду, и медные трубы… Его уже два раза привлекали за контрреволюцию, и оба раза сумел отвертеться.

— На этот раз не отвертится. Увяз крепко.

Не решаясь спорить с Лобовым, Бельский промолчал, но видно было, что он не разделяет уверенности своего начальника.

— Я думаю… — нерешительно начал Тимур и смущенно умолк, не договорив.

— Давай, давай, Тимур, — подбодрил его Лобов. — Выкладывай свои соображения.

— Я думаю так, — набрался решимости Тимур. — Гунбин знает, что я джигит из охраны Насырхана. Надо меня в одну камеру с ним посадить. Он мне многое может рассказать.

— Что же, это мысль хорошая, — согласился Лобов.

— А как же Ак-су и Гаип Пансат? — спросил Бельский.

— С Гаипом Пансатом вообще торопиться не следует, — решил Лобов. — Надо, чтобы его связь с Насырханом на время прервалась.

— Пусть для начала его Угневенко как следует пощиплет, — рассмеялся Ланговой. — А уж Угневенко ему сейчас поддаст пару. Разозлился мужик за обманный трюк с Насырханом, плюнь — зашипит.

— Но с Ак-су дальше откладывать нельзя, — настойчиво повторил Бельский.

— Да, — согласился Лобов. — Надо передать Тохта-Назару, чтобы он глаз не спускал с дома этого муллы.

— И о Зульфие надо предупредить Тохта-Назара, — вставил Тимур. — Она в Ак-су у Амина-ходжи.

— Знаем, — улыбнулся Бельский. — Девушка, которую ты выпросил себе у Насырхана. Ох, Тимурджан, узнает твоя невеста… В общем, я тебе не завидую.

— Зачем вы так говорите, Борис Михайлович, — вскочил со стула густо покрасневший Тимур. — Вы все сами знаете. Зульфия невеста Турсуна. Турсуна вы тоже знаете.

— Садись, Тимур, — вмешался в разговор Лобов. — Все знаем. Борис Михайлович пошутил, а ты как бензин, сразу вспыхнул.

— Ну и горяч, — усмехнулся Бельский. — Настоящий жених.

— Хватит, Борис Михайлович, прекрати разыгрывать Тимура, — сказал Лобов. — Тимур и так как зарево красный.

На минуту установилась неловкая пауза, но вдруг на лице Лобова появилась лукавая усмешка, и он, поблескивая глазами, продолжал:

— Операцию по Ак-су назовем условно «жених», поскольку главную роль в ней будет играть Тимур, а внешним поводом будет Зульфия. Итак, ход операции будет таков: Тимур как посланец Гаип Пансата…

12. Проигрыш Гунбина

Обстановка этой просторной темноватой комнаты была проста. Мебели в обычном смысле слова не было. Направо от входа тянулись голые деревянные нары, на которых могло улечься человек десять-двенадцать. Единственное большое окно забрано тяжелой железной решеткой, да и само окно на три четверти заложено кирпичами. Перед нарами стоял узкий дощатый стол и скамейка. Сразу было видно, что помещение не строилось специально для тюрьмы: обычную жилую комнату пришлось кое-как приспособить под временную камеру.

На нарах, с головой закрывшись халатом, лежал человек. Он, видимо, спал. Спал очень крепко. Даже звон отпираемого замка не смог разбудить его. Растворились двери, и в комнату ввели упирающегося Гунбина. Он был одет в потрепанное красноармейское обмундирование без петлиц. Не было на нем и ремня.

— Черт знает что, — прерывающимся от ярости голосом вопил он на ходу. — Я буду жаловаться. Это незаконно. Хватают, обыскивают, сажают. Хорошо же в Ташкенте встречают демобилизованных краскомов!

— Добре, добре, гражданин краском, — добродушно проговорил один из доставивших Гунбина людей. — Вот будешь на допрос вызван, там все и обскажешь, и протест заявишь.

Увидев, что конвоир и дежурный собираются уходить, Гунбин, уже севший было на нары, вскочил и снова закричал, явно рассчитывая быть услышанным не только в соседних камерах, но и за стенами здания:

— Слушай ты, тюремщик. Доложи сейчас же своему начальнику, что незаконно арестованный краском Савельев требует немедленного допроса и объявляет голодовку.