Гайдамаки. Музыкант. Наймычка. Художник. Близнецы - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 20

– Вот тебе и постели, старый дурню! Не умел спать на перине – теперь на лаве! под лавою! в помыйныци! на смитны– ку! в калюже с свиньями спи, стара пьяныце! О господы! Господы, твоя воля! А, кажется, такая тихая, такая смирная была! А вот же одурила, одурила мою седую голову!

И он, не подымая головы, навзрыд заплакал.

В хате было пусто, холодно, под лавами валялися разбитые горшки и растрепанный веник. От стола и ослона только остатки валяются по хате. А от другой лавы и остатков не видно, кочерги, макогона и рогача тоже не видно около печи, а в печи зола инеем покрылася. Пустка! Совершенная пустка! А недавно была веселая, белая, светлая хата. Куда же девалась скромная прелесть простой мужицкой хаты?

Посрамление своего единого дитяти, своей Лукии, не пережила престарелая мать. Она плакала, плакала, потом захворала и вскоре умерла. Старик, похоронивши свою бедную подругу, не устоял против великого горя, начал пить и в два года пропил все свое добро, уже добивался до самой хаты.

Такие-то бывают иногда последствия минутного увлечения.

Старик долго еще бормотал, полусонный, и наконец замолк. Немного погодя мышь из норки выбежала на середину хаты, повертела головкой и, вероятно, заметила спящего на лаве хозяина, повернулася назад, еще раз осмотрелася и скрылася в норку.

На хуторе дни проходили без особых приключений. Марко вырастал не по дням, а по часам. У него прорезалися зубки без особых припадков, как это бывает с другими детьми. Он стал уже ходить по хате без помощи ослона или лавы, и, целые часы глядя на его походку, любуяся, старый Яким давал ему разные названия, как-то: гайдамака, чумак, запорожец, и однажды нечаянно назвал его уланом, отчего Лукия вздрогнула, побледнела и вышла из хаты, а Марта, не замечая смущения Лукии, вскрикнула на Якима:

– Перекрестися, божевильный! Какой он у тебя улан! – И, взявши Марка на руки, целовала его, крестя и приговаривая: – Укрой и сохрани тебя матерь божия от всякой злой напасти. – И, лаская, укладывала его в люльку.

Лукия возвратилась в хату, Марко уснул, и тишина водвори– лася в хате.

Неделю спустя после описанной нами сцены, после обеда Яким по обыкновению отдыхал, Марта тоже на печи дремала, а Марко, вооружась арапником, нарочно для него сплетенным Лукиею, бегал от стола до порога и от порога до стола, размахивая своим арапником. Лукия молча любовалася своим сыном. Она с чувством тихого восторга смотрела на него и не знала предела своему счастию. Ей послышалось, что наружная дверь заскрипела. Она вздрогнула. Через минуту створилася дверь в хату и вошел в охотничьем наряде корнет.

Лукия вскрикнула, схватила Марка и выбежала из хаты. Он выбежал за нею, но не мог ее догнать. Лукия спряталася в клуне, куда он побоялся войти, потому что там были молотники.

Походивши немного по двору, он вышел за ворота и, севши на коня, поскакал в поле.

Дремавшая Марта соскочила с печи и, не видя в хате ни Марка, ни Лукии, переполошилась. За нею проснулся и Яким, и оба, не понимая, что случилося, смотрели друг на друга.

– Где Марко? – спросила Марта.

– Не знаю! – отвечал Яким.

– Кто тут кричал в хате?

– Не знаю! – отвечал Яким.

– Ты никогда ничего не знаешь! – почти крикнула Марта и вышла из хаты.

– А ты так хорошо знаешь, когда едят да тебе не дают, – сказал Яким, медленно подымаясь с постели.

Марта вошла в другую хату, и там нету ни Марка, ни Лукии. Она вышла во двор и встретила из клуни идущую перепуганную Лукию.

А Марко, бедняжка, посинел от холоду и прегромко плакал.

– Ты бога не боишься, Лукие? – кричала Марта. – Ну, как таки можно бедное дитя выносить на такой холод. Видишь, как оно, сердечное, посинело? Дай его мне. И что это тебе в голову пришло, скажи, ради матери божои?

– Я испугалася, – едва проговорила Лукия.

– Какого ты там рожна испугалася?

– У нас был в хате…

– Кто у нас был в хате?

– Улан, кажется, – шепотом проговорила Лукия.

Они вошли в хату.

– Что там такое случилося с вами? – спросил Яким.

– Лукия говорит, что у нас улан был в хате!

Яким засмеялся и спросил:

– А волка не было с уланом?

Лукия на его остроту не отвечала.

Марка кое-как успокоили. И старый Яким снова, усмехаясь, заговорил:

– Ну, скажешь, Лукие, какой это к нам улан приходил: рудый, серый и волохатый? А бодай же тебе, Лукие. От насмешила, так так!

И он простосердечно захохотал.

Лукия молча улыбалася. А Марта, качая люльку, шепотом говорила:

– Цыть! Дытыну розбудишь своим проклятым хохотом. Оно, бедное, только что глазки закрыло.

– Да как же тут не смеяться? Вовкулака, или тот, как его, улан рудый, в хату заходил.

– Та пускай себе и заходил, только ты замолчи, – сказала Марта, не переставая качать люльку.

Не проходило дня, чтобы старики не подтрунили над бедною Лукиею, и это продолжалося до тех пор, пока не посетил их корнет в другой раз.

А это случилось ровно через неделю.

Старики и Лукия тешилися Марком, как он таскал за собой повозочку, Лукиею же сделанную из редьки, и погонял сам себя нитяным арапником. И только что он прошел от стола до дверей, как дверь отворилася и в хату вошел корнет и чуть не свалил с ног чумака Марка.

Лукия бросилась к ребенку, схватила его и бросилась из хаты. Марта выбежала за нею, а корнет, снявши шапку, поздоровался с Якимом.

– Доброго здоровья, – отвечал Яким, вставая.

– Что это они у тебя такие дикие?

– Да что, добродию! Сказано – бабы. А бабы и козы – все равно, скачут, когда завидят человека. Дуры хуторяне, никакого звычаю не знают.

– А я сегодня поохотился немного да и тебя, старина, навестил, – сказал он, садясь на лаву.

– Покорно благодаримо, просимо – садитесь. Не угодно ли будет пополудновать у нас по-простому? Вы, я думаю, на своей охоте проголодались?

– Да, весьма не помешало бы. Я таки порядочно голоден. С утра ничего не ел.

– Ото-то ж! Посидите ж часть времени, а я пойду отыскать своих диких хуторянок.

И он вышел из хаты.

Корнет, оставшися наедине, прошелся раза два по хате и остановился около люльки.

– Ба! Превосходная мысль! – прошептал он и, вынув из кошелька червонец, положил под подушку в люльку, и только что уселся на прежнем месте, как вошла Марта в хату, молча поклонилася гостю, достала чистую скатерть, накрыла стол и начала молча приготовлять полдник.

Через несколько минут вошел Яким в хату, говоря:

– Хоть кол на голове теши, не хочет войти в хату, да й только!

– Кто это не идет в хату? – спросил охотник.

– Да наша наймичка, такая глупая, как будто людей отродяся не видала.

– А не йдет, так и пускай себе не йдет, – сказала Марта, – мы и без нее управимся.

Приготовивши все для полдника, она вышла из хаты.

– Прошу вашои милости, садитеся за стол та полуднуйте, что бог дал! – сказал Яким, садяся на ослоне.

– Ах да, я и забыл. Ведь у меня есть роменская кизлярка! – И он вынул из охотничьей сумы бутылку с водкой и поставил на столе.

– Не извольте трудиться, ваша честь. У нас, правда, есть и своя, да мы с старою мало употребляем, то и добрых людей иногда забываем потчевать.

И он хотел встать, но охотник удержал его:

– Постой! постой, дядя! Ведь у вас не такая, у меня ведь настоящая кизлярка. – И он вынул серебряную чарку из сумы.

– Не знаю, не случалося пивать такой. А всякие вина перепробовал на своем веку.

– Так вот попробуй, дядя, – сказал охотник, подавая старику чарку.

– Попробуем, что там за кизлярка! – сказал он, принимая чарку и крестясь. – Господы благословы!

Выпивши водку, он немного помолчал и проговорил:

– Нечего сказать, хорошая водка. А дорога?

– По цалковому бутылка.

– О, цур же ей, когда так! У нас на карбованець видро купыш.

– Купишь, да не этакой!

– Э, все одинаково, лишь бы назавтра голова болела.

И они молча принялися закусывать колбасу и холодное свиное сало, до которого, впрочем, охотник не прикасался. Невежа не знал, что холодное свиное сало лучше всякого патефруа. А впрочем, о вкусах спорить нельзя.