Человек, который совратил Гедлиберг - Твен Марк - Страница 2

Мистер Ричарде вернулся в одиннадцать часов и, не слушая возгласов жены, обрадовавшейся его приезду, сразу же заговорил:

– Я так устал, просто сил нет! Какое это несчастье – бедность! В мои годы так мыкаться! Гни спину, зарабатывай себе на хлеб, трудись на благо человеку, у которого денег куры не клюют. А он посиживает себе дома в мягких туфлях!

– Мне за тебя так больно, Эдвард. Но успокойся – с голоду мы не умираем, наше честное имя при нас…

– Да, Мэри, это самое главное. Не обращай внимания на мои слова. Минутная вспышка, и больше ничего. Поцелуй меня… Ну вот, все прошло, и я ни на что не жалуюсь. Что это у тебя? Какой-то мешок?

И тут жена поведала ему великую тайну. На минуту ее слова ошеломили его; потом он сказал:

– Мешок весит сто шестьдесят фунтов? Мэри! Значит, в нем со-рок ты-сяч долларов! Подумай только! Ведь это целое состояние. Да у нас в городе не наберется и десяти человек с такими деньгами! Дай мне письмо.

Он быстро пробежал его.

– Вот так история! О таких небылицах читаешь только в романах, в жизни они никогда не случаются. – Ричардс приободрился, даже повеселел. Он потрепал свою старушку жену по щеке и шутливо сказал: – Да мы с тобой богачи, Мэри, настоящие богачи! Что нам стоит припрятать эти деньги, а письмо сжечь? Если тот игрок вдруг явится с расспросами, мы смерим его ледяным взглядом и скажем: «Не понимаем, о чем вы говорите! Мы видим вас впервые и ни о каком мешке с золотом понятия не имеем». Представляешь себе, какой у него будет глупый вид, и…

– Ты все шутишь, а деньги лежат здесь. Скоро ночь – для грабителей самое раздолье.

– Ты права. Но как же нам быть? Наводить справки негласно? Нет, это убьет всякую романтику. Лучше через газету. Подумай только, какой поднимется шум! Наши соседи будут вне себя от зависти. Ведь им хорошо известно, что ни один иностранец не доверил бы таких денег никакому другому городу, кроме Гедлиберга. Как нам повезло! Побегу скорей в редакцию, а то будет поздно.

– Подожди… подожди, Эдвард! Не оставляй меня одну с этим мешком!

Но его и след простыл. Впрочем, ненадолго. Чуть не у самого дома он встретил издателя газеты, сунул ему в руки письмо незнакомца и сказал:

– Интересный материал, Кокс. Дайте в очередной номер.

– Поздновато, мистер Ричардс; впрочем, попробую.

Очутившись дома, Ричардс снова принялся обсуждать с женой эту увлекательную тайну. О том, чтобы лечь спать, не приходилось и думать. Прежде всего их интересовало следующее: кто же дал незнакомцу двадцать долларов? Ответить на этот вопрос оказалось нетрудно, и оба в один голос проговорили:

– Баркли Гудсон.

– Да, – сказал Ричардс, – он мог так поступить, это на него похоже. Другого такого человека в городе теперь не найдется.

– Это все признают, Эдвард, все… хотя бы в глубине души. Вот уж полгода, как наш город снова стал самим собой – честным, ограниченным, фарисейски самодовольным и скаредным.

– Гудсон так и говорил о нем до самой своей смерти, и говорил во всеуслышание.

– Да, и его ненавидели за это.

– Ну еще бы! Но ведь он ни с кем не считался. Кого еще так ненавидели, как Гудсона? Разве только его преподобие мистера Берджеса!

– Берджес ничего другого не заслужил. Кто теперь пойдет к нему в церковь? Хоть и плох наш город, а Берджеса он раскусил. Эдвард! А правда, странно, что этот чужестранец доверяет свои деньги Берджесу?

– Да, странно… Впрочем… впрочем…

– Ну вот, заладил – «впрочем, впрочем»! Ты сам доверился бы ему?

– Как сказать, Мэри! Может быть, чужестранец знаком с ним ближе, чем мы?

– От этого Берджес не станет лучше.

Ричардс растерянно молчал. Жена смотрела на него в упор и ждала ответа. Наконец он заговорил, но так робко, как будто знал заранее, что ему не поверят:

– Мэри, Берджес – неплохой человек.

Миссис Ричардс явно не ожидала такого заявления.

– Вздор! – воскликнула она.

– Он неплохой человек. Я это знаю. Его невзлюбили за ту историю, которая получила такую огласку.

– За ту историю! Как будто подобной истории недостаточно!

– Достаточно. Вполне достаточно. Только он тут ни при чем.

– Что ты говоришь, Эдвард? Как это ни при чем, когда все знают, что Берджес виноват!

– Мэри, даю тебе честное слово, он ни в чем не виноват.

– Не верю и никогда не поверю. Откуда ты это взял?

– Тогда выслушай мое покаяние. Мне стыдно, но ничего не поделаешь. О том, что Берджес не виновен, никто, кроме меня, не знает. Я мог бы спасти его, но… но… ты помнишь, какое возмущение царило тогда в городе… и я… я не посмел этого сделать. Ведь на меня все ополчились бы. Я чувствовал себя подлецом, самым низким подлецом… и все-таки молчал. У меня просто не хватало мужества на такой поступок.

Мэри нахмурилась и долго молчала. Потом заговорила, запинаясь на каждом слове:

– Да, пожалуй, этого не следовало делать… Как-никак общественное мнение… приходится считаться… – Она ступила на опасный путь и вскоре окончательно увязла, но мало-помалу справилась и зашагала дальше. – Конечно, жалко, но… Нет, Эдвард, это нам не по силам… просто не по силам! Я бы не благословила тебя на такое безрассудство!

– Сколько людей отвернулось бы от нас, Мэри! А кроме того… кроме того…

– Меня сейчас тревожит только одно, Эдвард: что он о нас думает?

– Берджес? Он даже не подозревает, что я мог спасти его.

– Ох, – облегченно вздохнула жена. – Как я рада! Если Берджес ничего не подозревает, значит… Ну, слава богу! Теперь понятно, почему он так предупредителен с нами, хотя мы его вовсе не поощряем. Меня уж сколько раз этим попрекали. Те же Уилсоны, Уилкоксы и Гаркнесы. Для них нет большего удовольствия, как сказать: «Ваш друг Берджес», а ведь они прекрасно знают, как мне это неприятно. И что он в нас нашел такого хорошего? Просто не понимаю.

– Сейчас я тебе объясню. Выслушай еще одно покаяние. Когда все обнаружилось и Берджеса решили протащить через весь город на жерди, совесть меня так мучила, что я не выдержал, пошел к нему тайком и предупредил его. Он уехал из Гедлиберга и вернулся, когда страсти утихли.

– Эдвард! Если б в городе узнали…

– Молчи! Мне и сейчас страшно. Я пожалел об этом немедленно и даже тебе ничего не сказал – из страха, что ты невольно выдашь меня. В ту ночь я не сомкнул глаз. Но прошло несколько дней, никто меня ни в чем не заподозрил, и я перестал раскаиваться в своем поступке. И до сих пор не раскаиваюсь, Мэри, ни капельки не раскаиваюсь.

– Тогда и я тоже рада: ведь над ним хотели учинить такую жестокую расправу! Да, раскаиваться не в чем. Как-никак, а ты был обязан сделать это. Но, Эдвард, а вдруг когда-нибудь узнают?

– Не узнают.

– Почему?

– Все думают, что это сделал Гудсон.

– Да, верно!

– Ведь он действительно ни с кем не считался. Старика Солсбери уговорили сходить к Гудсону и бросить ему в лицо это обвинение. Тот расхрабрился и пошел. Гудсон оглядел его с головы до пят, точно отыскивая на нем местечко погаже, и сказал: «Так вы, значит, от комиссии по расследованию?» Солсбери отвечает, что примерно так оно и есть. «Гм! А что им нужно – подробности или достаточно общего ответа?» – «Если подробности понадобятся, мистер Гудсон, я приду еще раз, а пока дайте общий ответ». – «Хорошо, тогда скажите им, пусть убираются к черту. Полагаю, что этот общий ответ их удовлетворит. А вам, Солсбери, советую: когда пойдете за подробностями, захватите с собой корзинку, а то в чем вы потащите домой свои останки?»

– Как это похоже на Гудсона! Узнаю его в каждом слове. У этого человека была только одна слабость: он думал, что лучшего советчика, чем он, во всем мире не найти.

– Но такой ответ решил все и спас меня, Мэри. Расследование прекратили.

– Господи! Я в этом не сомневаюсь.

И они снова с увлечением заговорили о таинственном золотом мешке. Но вскоре в их беседу стали вкрадываться паузы – глубокое раздумье мешало словам. Паузы учащались. И вот Ричардс окончательно замолчал. Он сидел, рассеянно глядя себе под ноги, потом мало-помалу начал нервно шевелить пальцами в такт своим беспокойным мыслям. Тем временем умолкла и его жена; все ее движения тоже свидетельствовали о снедавшей ее тревоге.