Человек, который совратил Гедлиберг - Твен Марк - Страница 12

IV

Вернувшись домой, чета Ричардсов была вынуждена до глубокой ночи принимать поздравителей. Наконец стариков оставили в покое. Вид у них был грустный; они сидели, не говоря ни слова, и размышляли. Наконец Мэри сказала со вздохом:

– Как ты думаешь, Эдвард, нам есть в чем упрекнуть себя… по-настоящему упрекнуть? – И ее блуждающий взор остановился на столе, где лежали три злополучных банковых билета, которые недавние посетители разглядывали и трогали с таким благоговением.

Эдвард долго молчал, прежде чем ответить ей, потом вздохнул и нерешительно начал:

– А что мы могли поделать, Мэри? Это было предопределено свыше… как и все, что делается на свете.

Мэри пристально посмотрела на него, но он отвел глаза в сторону. Помолчав, она сказала:

– Раньше мне казалось, что принимать поздравления и выслушивать похвалы очень приятно. Но теперь… Эдвард!

– Что?

– Ты останешься в банке?

– Н-нет!

– Попросишь увольнения?

– Завтра утром… напишу письмо с просьбой об отставке.

– Да, так, пожалуй, будет лучше.

Ричардс закрыл лицо ладонями и пробормотал:

– Сколько чужих денег проходило через мои руки. И я ничего не боялся… А теперь… Мэри, я так устал, так устал!

– Давай ляжем спать.

На следующий день в девять часов утра незнакомец явился в здание магистратуры за мешком и увез его в гостиницу. В десять часов они с Гаркнесом беседовали наедине. Незнакомец получил от Гаркнеса то, что потребовал: пять чеков «на предъявителя» в один из столичных банков – четыре по тысяче пятьсот долларов и пятый на тридцать четыре тысячи долларов. Один из мелких чеков он положил в бумажник, а остальные, на сумму тридцать восемь тысяч пятьсот долларов, запечатал в конверт вместе с запиской, которая была написана после ухода Гаркнеса. В одиннадцать часов он подошел к дому Ричардсов и постучал в дверь. Миссис Ричардс посмотрела в щелку между ставнями, вышла на крыльцо и взяла у него конверт. Незнакомец удалился, не сказав ей ни слова. Она вошла в гостиную вся красная, чуть пошатываясь, и с трудом проговорила:

– Вчера мне показалось, будто я где-то видела этого человека, а теперь я его узнала.

– Это тот самый, что принес мешок?

– Я в этом почти уверена!

– Значит, он и есть тот неведомый Стивенсон, который так провел всех именитых граждан нашего города. Если он принес нам чеки, а не деньги, это тоже подвох. А мы-то думали, что беда миновала! Я уж было успокоился, отошел за ночь, а теперь мне и смотреть тошно на этот конверт. Почему оп такой легкий? Ведь, как-никак, восемь с половиной тысяч, даже если самыми крупными купюрами.

– А если там чеки, что в этом плохого?

– Чеки, подписанные Стивенсоном? Я готов взять эти восемь с половиной тысяч наличными… По-видимому, это предопределено свыше, Мэри… Но я никогда особым мужеством не отличался, и сейчас у меня просто не хватит духу предъявлять к оплате чеки, подписанные этим губительным именем. Тут явная ловушка. Он хотел поймать меня с самого начала. Но мы каким-то чудом спаслись, а теперь ему пришла в голову новая хитрость. Если там чеки…

– Эдвард, это ужасно! – И Мэри залилась слезами: в руках у нее были чеки.

– Брось их в огонь! Скорее! Не поддадимся соблазну! Он и из нас хочет сделать всеобщее посмешище! Он… дай мне, если не можешь сама!

Ричардс выхватил у жены чеки и, всеми силами стараясь удержаться, чтобы не разжать руки, бросился к печке. По он был человек, он был кассир… и он остановился на секунду посмотреть подпись. И чуть не упал замертво.

– Мэри! Мне душно, помахай на меня чем-нибудь! Эти чеки – все равно что золото!

– Эдвард, какое счастье! Но почему?

– Они подписаны Гаркнесом. Новая загадка, Мэри!

– Эдвард, неужели…

– Посмотри! Нет, ты только посмотри! Тысяча пятьсот… тысяча пятьсот… тысяча пятьсот… тридцать четыре… тридцать восемь тысяч пятьсот! Мэри! Мешок не стоит и двенадцати долларов… Что же… неужели Гаркнес заплатил за него по золотому курсу?

– И это все нам – вместо десяти тысяч?

– Похоже, что нам. И все чеки написаны «на предъявителя».

– А это хорошо, Эдвард? Для чего он так сделал?

– Должно быть, намекает, что лучше получать по ним в другом городе. Может, Гаркнес не хочет, чтобы об этом знали? Смотри… письмо!

Письмо было написано рукой Стивенсона, но без его подписи. Оно гласило:

Ричардс испустил глубокий вздох и сказал:

– Это письмо обжигает пальцы – оно словно огнем написано. Мэри, мне опять стало не по себе!

– Мне тоже. Ах, боже мой, если б…

– Ты только подумай! Он верит в мою честность!

– Перестань, Эдвард! Я больше не могу!

– Если б эта высокая похвала досталась мне по заслугам, – а видит бог, Мэри, когда-то я думал, что этого заслуживаю, – я легко расстался бы с такими деньгами. А письмо сохранил бы – оно дороже золота, дороже всех сокровищ. Но теперь… Оно будет нам вечным укором, Мэри!

Он бросил письмо в огонь. Пришел рассыльный с пакетом. Ричардс распечатал его. Письмо было от Берджеса.

– Мы спасены еще раз! Но какой ценой! – Он бросил письмо в огонь. – Лучше, кажется, смерть!… Умереть, уйти от всего этого…

– Какие скорбные дни наступили для нас, Эдвард! Удары, наносимые великодушной рукой, так жестоки и так быстро следуют один за другим…

За три дня до выборов каждый из двух тысяч избирателей неожиданно оказался обладателем ценного сувенира – фальшивой монеты из прославленного золотого мешка. На одной стороне этих монет было выбито: «Я сказал несчастному незнакомцу следующее…» А на другой: «Ступайте и постарайтесь исправиться». (Подпись: «Пинкертон».)

Таким образом, ведро с ополосками после знаменитой каверзной шутки было вылито на одну-единствеиную голову, и результаты этого были поистине катастрофические. На сей раз всеобщим посмешищем стал один Пинкертон, и Гаркнес проскочил в члены городского управления без всякого труда.

За сутки, протекшие с тех пор, как Ричардсы получили чеки, их обескураженная совесть притихла. Старики примирились с содеянным грехом. Но им еще суждено было узнать, какие ужасы таит в себе грех, который вот-вот должен стать достоянием гласности. Старики прослушали в церкви обычную утреннюю проповедь – давно известные слова о давно известных вещах. Все это было слышано и переслышано тысячи раз и, потеряв всякую остроту, всякий смысл, нагоняло на них раньше сон. Но теперь иное дело: теперь каждое слово проповеди звучало как обвинение, и вся она была направлена против тех, кто таит от людей свои смертные грехи.

Служба кончилась, они постарались поскорее отделаться от толпы поздравителей и поспешили домой, дрожа, как в ознобе, от смутного, неопределенного предчувствия беды. И увидели на улице мистера Берджеса в ту минуту, когда тот заворачивал за угол. Берджес не ответил на их поклон! Он просто не заметил стариков, но они этого не знали. Чем объяснить такое поведение? Боже! Да мало ли чем. Неужели Берджес проведал, что Ричардс мог обелить его в те давние времена, и теперь выжидает удобного случая, чтоб свести с ним счеты?