Космический маразм - Бушов Сергей - Страница 72

Она вздрогнула, изогнулась всем телом и распрямилась, выплёвывая из пасти комок зелёной слизи, покатившийся прямо сквозь кучку гитлеровцев. Комок рассыпался, открыв нашим взорам ободранного, почти лишённого одежды и всего облепленного противной тягучей субстанцией капитана Покобатько. Его раскрасневшееся лицо было скорчено в жуткую злобную гримасу, и он орал, безумно вращая глазами:

- Сволочи! Подонки! Всех перестреляю!

Он и вправду начал беспорядочно палить в фашистов, внеся в бестолковое сражение ещё большую сумятицу. Кто-то упал. Немцы, растерявшись, начали потихоньку отступать, преследуемые яростно нападавшими греками. Постепенно войска отодвинулись от нас, и Сам Дурак опустил свой меч, пробормотав: «Пронесло».

Через мгновение, впрочем, от удаляющегося строя греков отделилась одна фигурка и, смешно переваливаясь на коротких ножках, засеменила к нам. Сам Дурак вначале напрягся, но затем на его лице отобразилась улыбка.

- Кентел! – воскликнул он.

Это действительно был Кентел Рах собственной персоной, одетый в короткую шёлковую юбку, металлические доспехи и высокий шлем с перьями. В руках он держал сверкающий медный щит и короткий острый меч.

- А беззубые старухи ковыряются в носу! – выкрикнул он, подбегая, и, радостно подпрыгнув, закрутился на одной ножке в некоем подобии фуэте.

- Нашего полку прибыло, - прокомментировал Сам Дурак. – Ну что, Кентел – может, у тебя есть какие-то идеи, что нам делать дальше?

Кентел остановил вращение, задумался, вздохнул и произнёс:

- Пути Господни… Не знаю, в общем.

- Да уж, - вставил я.

Сивка, лежащая рядом, тихо простонала, словно бы напоминая о себе.

- Эй! – раздался крик издалека. – Не стг’еляйте!

В нашу сторону шагал по пустырю человек в форме немецкого офицера. Выглядел он противоречиво: с иголочки мундир, но драные валенки на ногах, в одной руке пистолет, в другой импровизированная котомка из Павлово-Посадского платка, на лице широкая улыбка, а брови сдвинуты, и глаза бегают с подозрением.

- Виноват, - сказал он, подойдя на расстояние пары шагов. Похоже, обращался он в большей степени ко мне, чем к остальным. – Я услышал, что вы говог’ите по-г’усски. Здесь это г’едкость.

- Вы услышали с такого расстояния? – усомнился я.

- У меня везде уши, - незнакомец расстегнул нижние пуговицы мундира, приподнял исподнее и продемонстрировал в районе своего пупка шевелящееся розовое ухо.

- А вы, собственно, кто? – поинтересовался Сам Дурак.

- Прошу извинить, не пг’едставился, - он развёл руками. – Меня зовут Лейбниц. Я советский г’азведчик. Или, как сейчас модно говорить, г’усский шпион. Понимаете ли, был забг’ошен в самое сег’дце вг’ага, служу господину фюг’ег’у как могу, а указаний из Центг’а давно не поступает. Судя по тому, что пг’оисходит вокг’уг и что я слышал, Советского Союза-то уже давно не существует… Что мне делать, куда податься? Что делать стаг’ому евг’ею в вег’махте?

- Так вы еврей? – удивился я.

- Да-да, пг’едставьте себе, - ухмыльнулся разведчик. – Между пг’очим, Лейбниц – это моя настоящая фамилия, не пг’ишлось даже подпольную кличку пг’идумывать. А что пг’икажете делать? Паг’тия сказала – внедг’иться, так что я внедг’ился, стал истинным аг’ийцем со всеми вытекающими последствиями.

В этот момент пролетающий мимо сенбернар с сердитой мордой рявкнул на Лейбница:

- Яволь!

- Какие яволи в миг’ное вг’емя? – возмутился Лейбниц, и, достав из кармана красную книжечку, продемонстрировал собаке, которая, впрочем, уже удалялась: - Я член КПСС с тысяча восемьсот двенадцатого года! Натуг’альный, не суг’г’огат… - Лейбниц вздохнул: - Впрочем, вашей лошадке, кажется, плохо… Г’азг’ешите помочь.

Он приблизился к Сивке и извлёк из котомки зелёную бутыль с мутной жидкостью.

- Свег’хсекг’етное сг’едство, - пояснил он, отвинчивая пробку и вливая жидкость Сивке прямо в пасть. – Залечивает телесные г’аны, но имеет побочный эффект – вызывает неутолимую тоску по Г’одине. Мне тоже пг’ишлось употг’еблять неоднокг’атно. Может быть, поэтому мне так хочется домой, в Советский Союз…

Сивка сделала несколько больших глотков, затем моментально вскочила на ноги и повернулась к нам повреждённым боком, на котором, дымясь, прямо на глазах затягивалась недавняя рана. Она повернулась к Сам Дураку, издала гортанный звук, сопровождаемый свистом, и согнулась. Из зелёного горба на её спине начали выдвигаться два отростка, которые быстро росли и раскладывались в большие кожистые крылья.

- Ох и ничего себе, - пробормотал Сам Дурак.

- Я же говог’ю – ностальгия твог’ит чудеса, - грустно пояснил Лейбниц.

Сивка замахала крыльями, крикнула торжествующе и, поднявшись над нами, сделала круг, после чего полетела прочь.

- Надеюсь, ей удастся найти свою Г’одину, - сказал Лейбниц.

- А что такое Родина? – спросил негромко Сам Дурак. – Я вот родился на планете Мкераш. Потом её захватила Лига Свободных Доменов, а я сбежал на Эгозон. Родителей моих я не помню, на планете ничего от моего города не осталось. Что есть Родина? То место, откуда ты появился? То жилище, где тебя зачали или где ты родился? Родильный дом? Или, к примеру, бордель, если человек был зачат там? Страна это, где ты жил в детстве, или та страна, которая сейчас находится на месте той, разрушенной страны? Может быть, твоя родина – это яйцеклетка и сперматозоид, которые слились, породив тебя? Или это и вовсе нечто до твоего рождения, что привело к твоему появлению неизвестными тебе способами? Может, у нас всех есть общая Родина где-то там, за пределами нашего понимания, и разные языки и культуры, которые мы помним и знаем, вовсе ни при чём?

- Вы мудг’ый человек, - тихо сказал Лейбниц. – Как ваше имя?

- Меня зовут Сам Дурак.

- Ог’игинально. Вы г’ассуждаете почти как Хьюго. И, должно быть, вы оба по-своему пг’авы.

- Хьюго? Вы знаете Хьюго? – переспросил Сам Дурак.

- Кто же его тепег’ь не знает? – ответил Лейбниц. – Если вы его ищете, поднимитесь на ближайшую гог’у и увидите вег’еницу людей, котог’ые выстг’оились в очег’едь спг’осить у него совета. Он тоже говог’ил мне, что я должен г’азобг’аться в том, что я считаю своей Г’одиной. Знаете ли, нас в г’азведке готовили к забг’оске в Японию, и я почег’пнул многое из японской культуг’ы…

Лейбниц шлёпнулся на колени и извлёк из котомки короткий кинжал.

- Пг’остите поког’но, если я это совег’шаю не по пг’авилам. Никогда г’аньше не пг’иходилось пг’актиковать, да и теог’етические знания у меня нетвёг’дые… По-вашему, я отпг’авляюсь на Г’одину.

- Но я… - начал Сам Дурак, однако Лейбниц уже вонзил кинжал в грудь, провёл кровавую линию к низу живота, загнув её как раз под шевелящимся ухом, и вспорол себе брюхо уверенным движением. Руки его опустились, ухо затрепетало и обвисло, а затем и сам он рухнул в пыль пустыря.

- Это называется подстрекательством к самоубийству, - заметил я.

- Да ладно, - махнул рукой Сам Дурак. – Что суждено, того уже не изменишь. Да и смерть в маразме – понятие нечёткое. Зато мы теперь знаем, где искать Хьюго.

Втроём мы зашагали к подножию ближайшей горы. Вернее, шагали мы с Сам Дураком, а Кентел больше пританцовывал, прыгал и ходил колесом.

- Удивительная пластичность, - заметил Сам Дурак. – Так не всякий профессиональный гимнаст сможет.

- На детях гениев природа отдыхает, - ляпнул я.

- Это ты к чему?

- Э-э, - замялся я. – Не знаю. Надо было сказать что-то умное.

- Иногда умнее промолчать, - возразил Сам Дурак.

- Ну да, конечно, - разозлился я. – Вот у всех всегда есть мудрая фраза на уме, и только я, как дебил, то молчу, то несу ахинею.

- Мудро подмечено, - усмехнулся Сам Дурак.

- Да ну тебя…

Дальше поднимались на гору молча.

Вид с вершины открывался поразительный. Простор, воздух, облака, крошечные домики, разбросанные по местности, подёрнутой лёгкой дымкой. В воздухе приятно пахло электричеством и солёными огурцами. С одной стороны горы летали жёлтые самолётики, маленькие, как птицы. А может, то и были птицы, поскольку иногда мне казалось, что я вижу длинные носы и перья. С другой стороны бились между собой два войска, разделённые стеклянной стеной. С третьей парили воздушные шары, увешанные рекламными транспарантами: «От кутюр до Сыктывкара», «Таков же и вкус простокваши», «Выведем из запоя даже дипломированного нарколога» и прочая, и прочая. А с четвёртой стороны вилась длинная разномастная очередь людей, едва не уходящая за горизонт.