Свет в заброшенном доме - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич - Страница 40

– Дядюшке Разыку! – заорали члены нашей бригады.

– Дяде Турану! – загалдели «плаксы».

– Хорошо! – вскинул руку председатель. – Третья пара сапог выдаётся двум бригадирам-инвалидам молодёжных боевых бригад – Разыку и Турану. Никто не против.

Люди расходились с собрания расстроенные. Созвал общее собрание ради каких-то трёх пар сапог из свиной кожи, морочит нам головы, ворчали одни. Тебя-то, дурака Машраба, давно следовало прогнать с должности, говорили другие, да очень уважаем твою маму. был безмерно счастлив. То ли потому, что стал членом колхоза и имел право наравне со взрослыми голосовать на собраниях, то ли потому, что рядом со мной шагала Дильбар, которая день ото дня становилась мне всё роднее и ближе. Дильбар, если хотите знать, и к младшеньким моим относится очень хорошо. Когда мы прибыли из Ташкента, Мария Павловна хотела забрать её к себе, так она не согласилась.

– Никуда я не пойду, – заявила Дильбар, – голодные ли, сытые ли, мы будем всегда вместе.

Теперь она тоже колхозница, зарабатывает в день чашку супа и две лепёшки из джугары, половину несёт в дом, моим младшеньким.

– Дильбар, о чём ты думаешь?

– Не знаю… а вообще, о многом. О вас тоже.

– А что ты обо мне думаешь?

– Трудно вам приходится. Тётушка Тухта как-то сказала, что вы уже в старичка превратились… Ариф-ака, дайте слово, что с сегодняшнего дня не будете так надрываться, вырабатывать две нормы, ладно?

– Да.

– Ариф-ака, что-то скажу, никому не скажете?

– Нет.

– Дядюшка Разык и Мария Павловна хотят пожениться.

– А ты откуда знаешь?

– Сегодня женщины говорили.

В кишлаке шайтан появился

Весной такая голодуха началась, что люди едва держались на ногах. Колхозный амбар был так же пуст, как наши хлебные ящики. Нам перестали выдавать кукурузу. Держались на том, чем кормили нас в поле. Султан было опять взбунтовался, требуя пищи посытнее и побольше, грозя иначе распродать дом по брёвнышку, но потом почему-то притих. Как раз в эти дни поползли слухи, что в кишлаке нашем появился шайтан с детёнышем. Он будто бы похож на длиннорогого козла с длинным хвостом, у него четыре глаза, и все четыре светятся огнём, играючи перепрыгивает через заборы, пускается в пляс под окнами, лазит по кухням, вылизывая казаны дочиста, и вместо бывшей в нём похлёбки наливает пустой воды, а коли обнаружит в ящике хлеба, то превращает их в обыкновенные кизяки.

Однажды он появился у нас во дворе, играл своим аршинным хвостом, в другой раз светил четырьмя глазищами в развалинах хлева. Мы до того стали бояться, что не ложились спать, пока к нам не придут Парпи-бобо с тётушкой Тухтой.

Но Султану с Усманом на эти страхи было наплевать.

Вот и сегодня они исчезли с вечера. Тухтахала принесла несколько плодов айвы, раздала младшеньким, села прясть. Зулейха с Дильбар помогали ей – изготовляли ровницы: куски ваты, слегка скатанные валиком. Тётушка сказала, что полезно это дело – прясть на прялке. Руки и ум отвлекает и прибыли даёт.

– Тогда, тётушка, научите и меня прясть, – потребовал Аман.

Тухта-хала засмеялась, сказала, что не мальчишечье это дело, покопалась в карманах безрукавки, выудила четыре сушёные урючины, вложила в ладошку Амана.

Я затеял с Аманом и Зулейхой игру в «Падишаха и визиря»[48]. Через один ход Аман стал падишахом, а Зулейха визирем.

– О всемогущий падишах, разрешите донести до ваших ушей, что мною пойман вор, – доложила Зулейха смиренно.

– Кто сей человек? – грозно нахмурился «падишах».

– Человек по имени Дильбар.

– Что же она украла?

– Немного сена из вашей конюшни.

– Какое же ей наказание предлагаете, мой визирь?

– Как прикажете, мой всемогущий.

– Пусть проржёт нам как лошадь, – приказала его светлость «падишах».

Дильбар приготовилась проржать лошадью, как вдруг кто-то громко забарабанил в дверь.

– Султана вашего убивают! – раздался крик.

Мы со всех ног бросились на улицу. У калитки стоял Хайит Башка.

– Вы что, глухие, не слышите? – заорал он.

Мы прислушались. Со двора Мели-ростовщика доносились детские крики, мужские ругательства. Полураздетые, насмерть перепуганные, мы понеслись туда.

У Мели-ака было полно народу. К старой груше, росшей посреди двора, привязаны Султан с Усманом. Одеты они оба в кое-как сшитые из козьей шкуры шубы, шерстью наружу, на ногах чарыки тоже из козьей шкуры! Так вот куда подевались шкуры, валявшиеся в амбаре. Они исчезли дней десять – пятнадцать назад, я всё удивлялся, куда они подевались, а потом, решив, что Султан, наверное, выменял на что-нибудь съедобное, махнул рукой. А дело, оказывается, вон куда повернуло!..

Лица моих братьев были в ссадинах, по лбу Султана текла кровь. Я дико закричал и кинулся к ним. Дорогу мне преградил старший сын ростовщика, Джамал.

– Пока не прибудет милиция, они будут на привязи! – кричал он, стегая моих братьев камчой.

Сам Мели, как герой, пленивший на поле боя двух врагов, горделиво рассказывал:

– Позапрошлым вечером, когда мы с женой только собрались поужинать, с треском распахнулась дверь, и в комнату вошёл шайтан с детёнышем. Мы с женой так перепугались, что забились под сандал, читая отворотную молитву. Через полчаса осмелились высунуться из убежища. Шайтанов не было. Но в казане вместо жирного плова плескалась холодная вода.

Сегодня в доме тоже готовился плов, в честь пятницы, священного дня у мусульман. Только накрыли казан чашкой, чтобы плов дошёл на собственном пару, как под окном опять появились черти. Они прыгали, визжали, махали хвостами. «Ну нет, шиш вы сегодня получите, а не плов», – разозлился я, сорвал со стены ружьё и выскочил во двор.

«Не стреляйте!» – испугался детёныш-шайтан.

В это время прибежали мои сыновья и схватили чертенят…

Ими оказались два моих брата.

– Мели-ростовщика и шайтан не проведёт!

– Сам он любого шайтана надует!

– Ну, съели бы мальчишки чашку плова, обеднел бы, что ли, Мели? – переговаривались меж собой собравшиеся. Но никто не осмеливался подойти и освободить пленников, до того устрашающим был вид сыновей Мелиростовщика. К счастью, во дворе появился дядюшка Разык. Видно, он уже знал, что здесь случилось. Он дрожал от ненависти, глаза горели.

– Кто привязал детей фронтовика? – хрипло спросил он.

Мели что-то залепетал, но Разык-ака взревел, не слушая его:

– Кто привязал детей, я спрашиваю?!

– Это не дети, а воришки. Пойманы на месте преступления, – отрезал ростовщик.

– Это ты сам вор.

– Что-о?

– Это ты вор и мошенник! – повторил дядюшка Разык.

– Что? Что ты сказал? – пошли сыновья Мели на нашего бригадира.

– Ты, Мели, вор и есть. Кило зерна продаёшь в пять раз дороже.

– Я весь кишлак кормлю, Разык, опомнись!

– Нет, ты грабишь весь кишлак, недоносок!

– Без меня вы все бы сдохли с голоду, бессовестный!

– Прочь от меня, негодяй! Башку разобью! – Дядюшка Разык оттолкнул от себя костылём ростовщика. – А твои сыновья – дезертиры, понял?

– Думай, о чём говоришь, Разык. Их само государство признало негодными к службе.

– Знаем, справки липовые достали. Больные, оказывается, бедняжки! Бесстыжие вы, вот кто! Двадцать четыре года были здоровыми, а теперь вдруг заболели, да, Джамал? А ещё на государство кивают! Ариф, прекрати хныкать, тащи сюда карандаш и бумагу, будем акт составлять! Этих негодяев я сам разоблачу! Попомни, Мели, наше государство не спустит тебе за то, что привязал к дереву, как баранов, сыновей гвардии сержанта Мирзапалвана Ахмедова! Вы поглядите, а, Ахмедов там на фронте кровь проливает, а этот несчастненький сторож амбара каждодневно жирный плов жрёт! А ты подумал, что эти детишки всегда голодны? С голодухи и пошли на такое дело… Да если есть у нас в кишлаке шайтан, то это ты, Мели! Тебя будет судить военный трибунал, понял?