Свет в заброшенном доме - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич - Страница 20

– Откуда вы всё это взяли?

– Со склада.

– Но ключи ведь у меня?

– А мы спускались по дымоходу.

– Значит, платья тоже взяли вы?

– Да.

– И всё отдали вахтёру?

– Да.

– А если он скажет, что ничего у вас не брал?

– Надо устроить у него обыск, – сразу предложил Куршермат. – Если хотите, я сам могу проводить вас к нему. Все вещи он прячет под сеном на крыше.

– Нет, сынок, остальное вас не касается! – поднялась Мария Павловна. – Спасибо вам, что честно признались… но… дети, прошу вас помалкивать об этой истории. Ведь это позор на нашу голову, верно? Живите теперь дружно и мирно. Чапаев, ну-ка помирись с Шерматом, вот так, молодцом! Карабай, а ты чего смотришь? Обнимись-ка с Исламом! Вот это другое дело! Значит, всё забыто-перечёркнуто?

– Забыто! Можете нам поверить! – зашумели ребята.

– Думаю, больше такое не повторится, а?

– Никогда… – виновато опустили головы два бывших разбойника. Они едва сдерживали слёзы…

Мария Павловна поспешно вышла из дома.

Вахтёра арестовали в тот же день. Через десять дней в клубе хлопкосдаточного пункта состоялся суд. Преступника осудили на восемь лет. Суд вынес постановление отправить в детколонию Ислама с Шерматом. Когда ребят уводили, Мария Павловна поцеловала их и заплакала:

– Простите меня, дети мои. Не уберегла я вас…

Вкусные слоёные лепёшки тётушки Тухты

Подошли каникулы, мы начали собираться в пионерский лагерь. Он был расположен у самых гор, возле бурной прозрачной речки. Лагерь к лету подготовили рабочие хлопкопункта. Но наш отъезд почему-то всё откладывался. Нам объявили, что директор поехала в областной центр, потом пронёсся слух, что она укатила куда-то ещё дальше, и неизвестно зачем. Мы ходили, не зная, что и думать. В один из таких дней Карабай прибежал с улицы запыхавшись.

– Многодетный!..

– Чего тебе?

– Никому не скажешь?

– Нет.

– Говорят, детдом наш закрывается. Мы подчинялись Коканду. До кокандского начальства дошла история с Исламом и Шерматом. Шум был большой. Директор Кокандского детдома решил половину наших забрать к себе, половину разместить по другим приютам.

Поползли самые невероятные слухи. Сколько детишек в детдоме, столько и предположений. Одни говорят, что старших заберут в солдаты, другие утверждают, что возьмут и младших, только их отдадут в школу, где готовят разведчиков. Третьи испуганным шёпотом сообщают, что Марию Павловну посадят в тюрьму из-за растраты, четвёртые считают, что наша территория понадобилась кондитерской фабрике. Мол, свёклы не хватает, наш детдом снесут и будут выращивать свёклу для фабрики.

Я был в саду, когда меня кто-то окликнул.

– Иди быстрее, там твой дед на осле приехал!

Дедушка Парпи! Я вылетел на улицу. И правда, Парпи-бобо на осле, рядом с ним тётушка Тухта со свёртком в руке. Стоят, озираются по сторонам.

– Тётушка, дедушка!

Я прижался лицом к тёплой груди Тухтыхалы, разрыдался.

– Жеребёночек мой миленький!.. – заплакала тётушка тоже.

Потом я поздоровался с дедом. У него всё ещё болела нога, потому он еле сполз с осла.

– Не надо плакать, сын мой! – сказал дед, целуя меня в лоб.

– Дедушка, мы очень соскучились по вас!

– Где младшенькие?

– Их повели на экскурсию к реке. Скоро придут!

– Вон они! – вскричала тётушка Тухта, увидев в конце улицы шагающих строем ребят. Султан уже бежал к нам, оставив далеко позади своих товарищей. Он не плакал, не жаловался, молча поздоровался и хмуро спросил:

– За всё время-то один раз и надумали навестить? Других уже тысячу раз навестили!

– Мы с дедушкой были больны, сынок, – сказала тётушка.

– И дядюшка Разык ни разу не приехал… – задрожал голос Султана. На глазах выступили слёзы.

– Не плачь, мой верблюжонок, не надо, – начал успокаивать его дедушка. – Разык три месяца тому назад повёз фронтовикам фрукты и одежду, до сих пор не вернулся. А вы выглядите молодцом, тьфу-тьфу, не сглазить, кругленькие, чистенькие… Вроде вовсе и не сиротки… Как вас тут кормят?

– Неплохо, – ответил Султан.

– Но ты-то наедаешься хоть?

– Мне по две порции дают.

– Выходит дело, ты им понравился?

– Я на кухне помогаю. Таскаю воду, колю дрова.

– Молодец, сынок, будешь трудиться, никогда голодным не останешься. И на душе всегда будет светло.

Новый вахтёр разрешил нам расположиться в саду. Мы провели дедушку под руки в сад, усадили на попону, а ослика привязали поодаль к дереву. В этот момент появились наши остальные братики и сестрицы. Ах, вы б видели, сколько было радости! Аман прыгал, как чертёнок, не зная, куда себя деть, Рабия всё хвасталась своим платьицем и обнимала то дедушку, то бабушку. Усман занялся слоёными лепёшками, Султан урюком. А я… а я хотел задать сто вопросов и немедля получить ответы.

Дедушка привёз на своём ослике два ведра урюка и алычи, целый узелок недавно испечённых, ещё горячих лепёшек, сметаны в глиняном горшке и мешочек сюзьмы[40]. Когда нас окружили товарищи по детдому, я раздал всем по горсточке урюка и по пол-лепёшки.

– Моя мама тоже пекла такие вкусные лепёшки, – вздохнул Карабай.

– В нашем саду тоже рос такой ранний урюк, – сказал Самоварджан.

– Можно ещё немного алычи? – попросил Алим Чапаев, облизываясь.

От отца, оказывается, пришло два письма. Но одно из них написано по-русски, а другое на таджикском языке. Я поспешно прочитал оба, но ровным счётом ничего не понял. Был у нас мальчик-таджик по имени Абидджан, он днями и ночами валялся в спальне, читал толстенные книги. А по-русски хорошо понимал Газы-абзий, хоть и был татарином. Мои друзья мигом приволокли их обоих. Вначале сделали перевод с русского письма, потом – с таджикского… Бедный мой папа… Он был ранен в плечо. Лежал в лазарете. Рана оказалась нестрашной, пуля кости не задела. Отец ещё не знал, что мама погибла, а мы попали в детдом. Он наказывал, чтоб нас, детей, берегли, от школы не" отрывали, советовал продать клевер, заготовленный в прошлом году, и купить нам одежду. Ещё он велел все лишние кетмени и серпы хорошенько вымыть, насухо вытереть, чтоб не ржавели, и спрятать в сарае. «Папочка!..» – заплакал Аман, не дослушав письма. «Мы поедем к отцу!» – засобиралась Рабия. Вмиг, словно небо затянуло тучами, от прежней радости не осталось и следа. Аман принялся кататься по земле, причитать, что он не хочет оставаться здесь, а поедет к папочке. Рабия начала требовать немедленно, сию же минуту, доставить ей маму. Видя, что здесь радости мало, разбрелись окружавшие нас ребята. Мы остались одни.

– Одежда на вас чистенькая. Сами стираете? – спросила бабушка у Зулейхи, видно, чтоб разрядить атмосферу.

– Нет, в прачечной стирают.

– А зачем ты волосы обрезала?

– Здесь так положено.

– Ну ничего, лишь бы живы-здоровы были… Как поживает ваша тётушка Русская?

– Мария Павловна очень любит нас, Рабию и Амана поселила с собой. Когда бывает в городе, привозит им в подарок игрушки и конфеты.

– Дай ей, аллах, счастья!..

– Каждую субботу водит их в баню.

– Ты слышишь, отец? – легонько толкнула тётушка локтем в бок Парпи-бобо, который сидел, выставив вперёд бороду, чтоб Аману сподручнее было её расчёсывать. – Сама вроде кяфир, а добра делает больше, чем иной мусульманин!

– А ты как думала? Я по её глазам понял, что это благочестивейшая женщина…

Когда мы провожали тётушку и Парпи-бобо, у ворот нас опять окружила толпа ребят.

– Дедушка, вы почаще привозите урюк и алычу, – попросил Самоварджан.

– Если для сметаны не найдёте посуды, привозите прямо в ведре, – хитро посоветовал Карабай, смеясь.

Парпи-бобо отъехал шагов сто, повернулся к нам и крикнул:

– Бог даст, в следующее воскресенье я опять приеду!

Дедушка, наверное, сдержал слово. Приехал, увидел опустевший детдом и ничего не понял. Потому что в тот же день вечером многих наших в сопровождении четырёх руководителей отправили в Коканд, а остальных повезли на вокзал. Среди них был и я с младшенькими.