Долина кукол - Сьюзан Жаклин - Страница 96

– Это самое главное. Пусть удаляют даже яичники – мне совершенно безразлично. Это не ты – я ведь никогда не видел их. Лишь бы не трогали моих крошек… – Он опять начал ласкать ее груди. – И почему этот доктор говорил по телефону таким мрачным голосом? Не стал мне ничего объяснять, велел только быстрее приезжать.

– Он… он знал, что я хочу детей… и…

– Почему же он просто не сказал, что тебе необходимо удалить матку? – Он покачал головой. – Эти доктора, вечно они перестраховываются и сгущают краски. Но я рад, что приехал. Уеду и буду представлять, как держу тебя в своих объятиях. – Он прижал ее к себе. – Хочу сохранить это воспоминание. Я не смогу вернуться раньше пятницы. – Он написал номер телефона. – Скажи Анне, чтобы позвонила мне сразу же после операции. Если меня не будет на месте, мне передадут.

Он остановился в дверях и посмотрел на нее так пристально, словно видел впервые.

– Я люблю тебя, Дженифер… только тебя – ты ведь веришь мне, правда? Она улыбнулась.

– Да, Уин, я знаю…

И долго еще после его ухода эта застывшая улыбка не сходила с ее лица.

В полночь к ней зашел доктор Галенс.

– Мы начнем в восемь утра, – ободряюще сказал он. – И, Дженифер… все будет в порядке. Она улыбнулась.

– Конечно, все будет в порядке.

В три часа ночи Дженифер соскользнула с кровати и тихо приоткрыла дверь. Больничный коридор был едва освещен, но она разглядела медсестру около лифта. Она прикрыла дверь и быстро оделась. Слава богу, что она пришла сюда в брюках и теплом пальто, чтобы сбить с толку фоторепортеров. Она взяла косынку и повязала голову. Затем на цыпочках вышла в коридор, прокралась по стене и спряталась в нише, где стоял титан. Дежурная сестра сидела за столом и что-то записывала в тетрадь. Пройти к лифту, минуя ее, было невозможно. Оставалось стоять в нише и надеяться, что рано или поздно сестра покинет свой пост. Приходилось только молиться, чтобы никто не обнаружил, где она прячется.

Большие часы на стене громко тикали, а сестра все писала и писала что-то в свою тетрадь. По шее Дженифер заструился пот. Она ощутила, как ее овевают потоки тепла, словно она стоит у печки. Черт-это батарея отопления. Внезапно раздался звонок. О, слава богу, звонит какой-то пациент! Но сестра продолжала писать. Оглохла она, что ли? Звонок опять зазвенел, на этот раз, более настойчиво.

«Ну иди же, иди!» – безмолвно кричала Дженифер.

Словно в ответ на ее молчаливую мольбу звонок звенел опять и теперь звенел не умолкая. Сестра поднялась, словно в летаргическом сне, посмотрела на номер палаты, обозначенный загоревшимся глазком, и пошла по коридору.

Проследив, как та зашла в палату, Дженифер быстро побежала к лифту.

«Нет, пройдет слишком много времени, пока он подойдет, да и шуметь будет. Лестница…»

Она сбежала вниз на восемь пролетов. Добежав до вестибюля, она еле отдышалась. Осторожно огляделась по сторонам – никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Лифтер курил, разговаривая с регистратором. Выбежав на улицу, она прошла несколько кварталов пешком, прежде чем остановила такси. К себе в отель она добралась в четыре часа утра.

Обнаружив на следующее утро, что палата пуста, сестра немедленно сообщила об этом доктору Галенсу, и тот сразу же позвонил Дженифер в отель. Ее номер не отвечал, и он настоял, чтобы помощник управляющего распорядился взломать дверь.

Она лежала на кровати в самом красивом своем платье и в полном сценическом гриме, зажав в руке пустой пузырек из-под снотворного.

На столе лежали две записки. В той, что была адресована Анне, говорилось:

В записке Уинстону Адамсу было написано:

Сенатор Адамс никак не объяснил содержание записки. Когда его обступили репортеры, он скупо произнес:

– Никаких комментариев.

Анна тоже не раскрыла рта. Доктор Галенс наотрез отказался обсуждать заболевание Дженифер. За день до смерти она перенесла незначительную операцию, ничего больше он добавить не может.

Похороны были сплошным кошмаром. Обезумевшие толпы запрудили площадь перед церковью, движение на Пятой авеню было заблокировано. Для наведения порядка и восстановления движения вызвали конную полицию. В газетах публиковалась биография Дженифер, на первых полосах помещалась фотография Анны.

В довершение всей этой лихорадочной сумятицы приехала мать Дженифер; она рассказывала каждому мало-мальски заинтересованному репортеру историю о Золушке, принималась рыдать по всякому поводу и требовала составить опись всей одежды, мехов и драгоценностей Дженифер.

Анна могла бы заняться матерью Дженифер, но появление Клода Шардо вызвало новые осложнения. Он предъявил ее завещание и, пока Генри Бэллами лихорадочно искал более позднее завещание, успел объявить себя законным наследником.

Наконец, как кульминация всего этого кошмара, явилась Нили О’Хара.

Она была вне себя от отчаяния, что не успела на похороны. Перед этим она находилась в Испании. Она стала жить у Анны, сразу же переключив все внимание прессы на себя. Газеты оставили Дженифер и перешли на Нили, которая сделалась болезненно худой и очаровательной. Она горела желанием приступить к работе, но, разумеется, лишь после того, как придет в себя от этого ужасного события с Дженифер.

Каким-то непостижимым образом все это время Анне удавалось не сходить с телеэкрана. Теперь она записывала рекламные программы, и новые владельцы компании умоляли ее продолжать участвовать в передачах, суля небывалые гонорары. То, что она оказалась замешана в трагической истории Дженифер, способствовало росту ее собственной популярности. Свадьбу они с Кевином перенесли на апрель.

Прошло три недели, прежде чем ажиотаж в прессе понемногу утих. Затем, после двух дней молчания, двух дней, в течение которых имя Дженифер не упоминалось в прессе, газеты взорвались новыми шапками. Сенатор Уинстон Адамс ушел с политического небосклона. Он перенес сильное нервное потрясение и намеревался целый год посвятить путешествиям.

Самоубийство Дженифер стало обрастать новыми досужими домыслами.

Доктор Галенс был встревожен. Да, он в конце концов раскрыл сенатору характер заболевания Дженифер: как жених покойной тот имел право знать правду. Но она предназначалась для сенатора, а не для прессы.

Записав несколько рекламных передач, Анна сбежала с Кевином в Палм-Бич. Для нее это была одна из самых прекрасных недель за несколько последних лет. К тому же это Дало ей возможность избежать истерии, связанной с первым появлением Нили на телеэкране. Новый поверенный Нили заключил для нее, как для зарубежной звезды, контракт на участие в эстрадном шоу с ведущими американскими исполнителями за умопомрачительный гонорар. Передача шла не в прямом эфире, а в записи, так Нили чувствовала себя уверенней.

Анна смотрела это шоу по телевизору в Палм-Бич. Нили была неподражаема. Великолепно было все – голос звучал идеально, вся она излучала какое-то сияние, глаза горели словно уголья. Нили была уже не ребенок, но озорная шаловливость по-прежнему сохранялась в ее манере исполнения. Дрожащие губы, нервический смех, девчоночье желание угодить – все это было видно невооруженным глазом. Это казалось невероятным, но она выглядела лучше, чем когда-либо.

Опять раздавались громогласные характеристики: «гениальная актриса», «живая легенда». Это было яркое, ошеломляющее возвращение на Олимп. Она подписала контракт на картину в Голливуде.

Нили вновь была на вершине славы.

Нили

1961