Долина кукол - Сьюзан Жаклин - Страница 76

– Ладно. Уже три часа. Закончим сегодня пораньше.

– Только учти, с последним дублем я не согласна, – рявкнула она.

– А что там такого?

– Сам прекрасно знаешь, черт возьми. Крупным планом давались одни только наши ноги.

– Нили, но ведь студия платит Чаку Мартину пятьдесят тысяч за один этот танец с тобой. Он великий танцор. Что же нам давать крупным планом? Его уши?

– Нет, черт побери, – меня! Мою фигуру, потому что моим ногам не угнаться за ним. Я танцую не настолько хорошо.

– Не верю ушам своим, – сказал он с иронией. – Хочешь сказать, ты действительно можешь отважиться и признать, что на свете существует кто-то более талантливый, чем ты?

– Послушай, Чак Мартин танцует в бродвейских шоу уже тридцать лет. Но это все, что он умеет – танцевать. Он в отцы мне годится. Мне же всего двадцать пять лет, но я могу и петь, и танцевать, и играть роли. Но лучше всего – петь и играть. Если взять пение, никто со мной не сравнится. Никто! А в танце – да, я не Джинджер Роджерс и не Элеонора Пауэлл. Но единственное, что умеет делать Чак Мартин – это танцевать. Здесь он почти равен самому Астору. Но разве это основание для того, чтобы я рядом с ним выглядела плохо?

– Раз уж ты признаешь, что он настолько хорош, то почему бы нам не дать его ноги крупным планом?

– Потому что эта картина – моя. Это то, чему я научилась в своем первом бродвейском шоу, причем у профессионала. Никто не имеет права вить себе гнездышко на дереве моего таланта. Да и потом, послушай, кому вообще нужен этот Чак Мартин? Во всех моих картинах со мной танцевали просто парни из кордебалета.

– Чака выбрал сам Шеф. – Джон Стайкс закурил, Нили тоже взяла сигарету. – С каких это пор ты стала курить?

– С того самого дня, когда получила развод. Обнаружила, что когда куришь, меньше хочется есть.

– Это вредно для голоса, Нили.

– Я курю всего десять сигарет в день. – Она глубоко затянулась. – Ну что, значит, договорились? Режиссер посмотрел на гримершу.

– Нили, могли бы мы поговорить с глазу на глаз?

– Конечно. – Она знаком показала гримерше, что та может идти. – На сегодня ты свободна, Ширли. Приедешь завтра в семь.

Когда они остались наедине, Джон улыбнулся.

– Рад, что ты не намерена бить баклуши.

– Ас какой это стати? Вот и ты, посиди-ка сегодня вечерком подольше и подумай, как отснять эту сцену так, чтобы в ней выделялась я, а не ноги Чака Мартина.

– Нили, тебе никогда не приходило в голову, почему Шеф не поставил в пару с тобой какого-нибудь мальчика из кордебалета?

– Ясное дело. Телевидение! Сейчас все в панике. Но меня это не волнует. Если Шеф считает, что участие Чака Мартина и лишние пятьдесят тысяч гонорара помогут нам обставить телевидение, это его дело. Только не за счет моего экранного времени.

– Нили, но два твоих последних фильма оказались убыточными.

– Да полно! Я же читала в «Варьете», видела итоговые суммы. Страшные деньги! Моя последняя картина принесла четыре миллиона, а ведь она еще не шла в Европе.

– Но на ее производство ушло шесть миллионов.

– Ну и что? В «Варьете» писали, что моя картина займет в этом году первое место по кассовым сборам.

– Конечно. И студия заработала бы на ней кучу денег, если бы на ее производство ушло два с половиной миллиона, как было запланировано. Просто студия держит истинную сумму в секрете… пока. Никто еще и слыхом не слыхивал, что картина вообще может стоить таких денег. Шеф боится, что об этом пронюхают газеты. Держатели его акций сразу же созовут срочное совещание, и тогда ему придется держать ответ за эту картину. Та, первая, убытки принесла небольшие, но уж эта последняя… знаешь, дорогая, еще ни одна картина не обходилась в шесть миллионов.

– У меня был грипп. Ничего не поделаешь, болезнь.

– Нили, ты не являлась на съемки целых десять дней из-за этих снотворных пилюль.

– А потом у меня был грипп.

– Не я ставил ту картину, но факты мне известны. Ты пьянствовала и не соблюдала диету… Ну хорошо, ты выбилась из колеи и заболела. Но ведь когда ты выздоровела, потребовалось три недели, чтобы согнать с тебя лишний вес. И все равно в тебе было на десять фунтов больше, так что все костюмы пришлось переделывать.

– Ладно! Я была не в себе. В ту неделю нас наконец развели. И слег Сэм Берне, мой любимый оператор. А я ни за что не буду работать без Сэма. И никаких лишних десяти фунтов во мне не было. Я весила всего девяносто восемь [48]. Но костюмы были сшиты так отвратительно, что я смотрелась в них толстой и неуклюжей… – Она осеклась и напустилась на него. – Да, кстати. Пусть мне дадут другого модельера. Костюмы гадкие. Тэд никогда бы не позволил мне надевать такое дерьмо.

– Но Элен Смолл получила девять наград Академии.

– Вот и пусть шьет одежду для своих «Оскаров», а не для меня.

– Нили, ты мне нравишься. Потому я и говорю с тобой, а не с Шефом. Я никому не скажу, что сегодня ты прервала съемки и ушла. Да он, конечно, узнает, что я отпустил всех так рано, но я скажу ему, что мы отсняли этот эпизод раньше, чем рассчитывали, и что приступать к следующему было уже поздно. Но как долго, по-твоему, он будет мириться с этим?

– С чем именно?

– С твоими уходами когда вздумается, с твоими причудами…

– Я так упорно работала и стала звездой не затем, чтобы потом беспокоиться о вывеске. Раз ты звезда, пусть о тебе другие побеспокоятся, ты этого стоишь. Я научилась этому у Элен Лоусон.

– Элен Лоусон – профессионал, – отрезал он. – Она то, чем ты не являешься.

– Ну и где она сейчас со своим профессионализмом?

– Она может выступить в главной роли в любом шоу на Бродвее, когда только пожелает…

– А что такое Бродвей? Это все, что ей могут дать!

– Верно. И она это знает. Но Элен Лоусон за всю свою жизнь ни на минуту не опоздала на репетицию. У нее есть только одно достоинство – прекрасный голос. И она это знает. Она может быть невнимательна ко всему остальному, но по отношению к своему голосу, она – настоящий бизнесмен. Она совершенно иной тип монстра, чем ты, Нили…

– «Монстра»! Да как ты… ты… Он рассмеялся и схватил ее за нос.

– Ну конечно, ты – монстр, – добродушно повторил он. – Как и всякая звезда. Но Элен – механическая звезда, у нее есть лишь голос. А у тебя… понимаешь, дорогая, иногда мне кажется, что ты почти гений. Временами ты чувствуешь роль очень глубоко. – Он перегнулся через столик и взял ее руки в свои. – Нили, таких, как ты, больше нет. Ты – уникальное явление. Но ведь здесь все выражается не в терминах искусствоведения, а в долларах и центах. Акционеров интересует не гений, а кассовая выручка. Послушай, детка, мы выбились из графика на десять дней, но, если ты поднапряжешься и поможешь нам, мы все наверстаем. Мы могли бы отснять сцену в ночном клубе не за три дня, а за один. У меня на завтра все для нее готово, вызвал всю массовку. Я знаю, как все устроить: поработаю несколько вечеров… а в массовых сценах поставим твою дублершу. Можем снимать со спины. Нили, мы сумеем все повернуть и уложимся в срок.

Она поколебалась в нерешительности, затем просияла холодной металлической улыбкой.

– Ты почти разжалобил меня, Джонни-бой. Был такой персонаж в детских сказочках. Но, как ты сказал, я – монстр, а монстрам все известно до мельчайших подробностей. Если бы кто-нибудь поговорил со мной в такой манере лет семь назад, я бы поминутно вскакивала и отвечала: «Слушаюсь, сэр», «Разумеется, сэр», «Да, сэр». Я выкладывалась до того, что у меня ноги отваливались, работала до изнеможения, загоняла себя до полусмерти… и принесла студии кучу денег.

– И стала звездой.

– Ну и что мне это дало? – спросила она. Она прошла в другой угол гримерной и налила себе полбокала виски. – Выпьешь?

– Пива, если есть.

Подойдя к бару, она открыла маленький холодильник. – У меня есть вот какое, – протянула она ему бутылку. – Самое лучшее пиво в городе, да только мне. его пить нельзя. Я от него полнею. У меня есть бассейн, но я не могу им пользоваться, потому что мне не разрешается загорать – плохо для цветной пленки. У меня два шкафа ломятся от одежды, но мне некуда и некогда надевать ее, потому что каждый вечер приходится сидеть дома и учить текст роли на следующий день. Джон… – Она опустилась на колени и села у его ног. – Как это вышло?