Супружеская жизнь - Базен Эрве - Страница 60

— Ну, что тут особенного? — сказала Мариэтт. И без всякого перехода добавила: — Ты посмотри, как ты отделал свои брюки! Мне и детей хватает. Если и ты будешь резвиться, шлепая по лужам…

У нее уж такая привычка: весьма умеренно хвалить то, что действительно важно, и горевать по поводу мелочей; опасаясь, как бы я не возгордился, она не станет утруждать себя поздравлениями и комплиментами. Но в глубине души все это, конечно, ее радовало. Старый рефлекс: она немедленно позвонила своей мамаше, чтоб сообщить ей приятные новости.

Отметим также и заметный взлет кривой в диаграмме, изображающей наш брак. По мысли дяди, изобретателя этой графической схемы, супружеский аппетит доходит всегда до какого-то максимума, затем постепенно спадает до минимума и после некоторых колебаний держится на постоянном уровне. Что-то вроде этого:

— Самое главное — не увязнуть в кювете, — говорит Тио. — Ты оттуда выбрался.

И мне думается, что это верно.

Втянем когти, раскроем ладонь. Это единственная возможность перейти к теплому рукопожатию.

Прислушаемся, присмотримся. До сих пор я был недостаточно внимателен.

Вот Мариэтт в шортах и лифчике подымается на цыпочки, протягивает руки, тянется вверх и кончиками пальцев касается люстры. Затем опускается на всю стопу, делает выдох, и все начинается снова. Никто, даже ее мать, не имеет права прервать эти утренние упражнения. Если мне вдруг понадобится что-то, я каждый раз слышу:

— Обожди, пока я кончу срывать яблоки.

Дальше обычно следуют упражнения для брюшного пресса: лежа на полу, она добросовестно исполняет что-то вроде танца мусульманской гурии. Затем прыжки, бег на месте, потом опереться спиной о стену, подбросив ногу, и коснуться в пространстве точки, теоретически расположенной на уровне ее носа. Потом, накинув халат, Мариэтт бежит вниз погрызть ломтик поджаренного хлеба и выпить лимонного сока, глаза ее искоса поглядывают на сдобные булочки, которые дети обмакивают в чашки с горячим шоколадом.

— Может, хочешь кусочек? — спрашивает искусительница Ивонна.

— Нет, ей нельзя, — отвечает непреклонно Никола.

Вот уже полтора года, как Мариэтт начала следовать указаниям какой-то мошеннической рекламы для толстушек, чающих похудеть без труда, без лишений, без чрезмерных расходов… как и, впрочем, без результатов. Но это ее не разочаровало. Она испробовала все — кислородную палатку, какие-то водоросли, мыло для похудания, таблетки из фукуса, аппарат с шариками для массажа, вибратор, всякие потогонные приспособления — этакое болеро для верхней части корпуса и брюки для нижней — и, наконец, баню, где ее парят, разминают, шлепают и задают ей хорошую трепку, чтоб уменьшить задний фасад.

Действенности курса похудания несколько мешали соблазнительные пироги мамули. Но так как Мариэтт не хочет сравняться с ней в дородстве, то она упорно продолжает стараться, и ей удалось потерять три килограмма; теперь она трудилась над тем, чтобы потерять четвертый.

Но главным во всем этом было само ее намерение. Я чувствовал себя причиной ее усилий, понимал, какой ценой достигнуты результаты, и это освобождало меня от одного из самых тяжких угрызений совести.

Но оставались еще другие укоры совести. С ними и приходилось существовать. Знаю, сколько еще у меня всяких предрассудков, запретов, мещанских взглядов; знаю, как засушила меня моя профессия, каким замкнутым сделала. Разве я имею право упрекать свою жену за ее постоянную суетню, за нескончаемые мелочные дела, которые на весь день приковывали ее к кухне и к детям? Я мог бы спросить себя: «А что ты сделал для того, чтоб Мариэтт не опускалась так, ведь она девушка, получившая образование, но его словно начисто стерли резинкой и она до того деградировала, что теперь по своему культурному уровню не выше прислуги». Мозг нуждается в тренировке, в упражнении, а Мариэтт упражнялась лишь в хозяйственных делах, наводила порядок в моем доме. Если судить о ней по отдельным высказываниям, то порой кажется, что она особа недалекая и в голове у нее каша из обрывков школьных познаний (воскрешенных повторением уроков с детьми), мечтаний, порожденных рекламами женских журналов, клочками банальной информации и штампованных чувств, раздуваемых прессой и радио, обрабатывающей человеческие сердца точно так же, как готовят томатный соус. Но бывали дни, когда многое выглядело по-иному: в Мариэтт чувствовалась рассудительность, острый взгляд, подмечающий самое значительное в окружающем ее мире. Какая же она на самом деле? Если я был отчужден от нее, то она невольно оказалась еще более отчуждена, и при этом от всего. Чем она виновата, что для нее ее собственная свобода нечто вроде религии, которую она исповедует довольно вяло, или нечто вроде святой угодницы, к которой она взывает, не зная точно, о чем ее молить, ибо она уже свыклась со своим тепленьким рабством.

Да, я теперь присматриваюсь к ней куда внимательней, чем прежде, внимательней слушаю, о чем она говорит. Мне кажется, что я заново открываю свою Мариэтт, и я думаю о том, как она, жена моя, типична для нынешнего женского мира, для которого главенствующие права мужчины утратили свою силу, а женщины предъявляют свои требования, отстаивают их, но не знают, что им делать с тем, что завоевано, ибо весь женский мир утонул в пучине пустяков, подозрительности, давно укоренившегося невежества и то и дело старается позолотить собственные цепи. Однажды Эрик за воскресным обедом упомянул о том, что неплохо было бы удлинить рабочий день за счет обеденного перерыва и что он, мол, стоит за это, и вдруг Мариэтт язвительно сказала:

— А о непрерывном рабочем дне вы слыхали? Без всякого вознаграждения. Без отпуска. Без пенсии. Ты знаешь, что это такое? Спроси-ка у своей жены.

Ну что ж. Однако, когда речь зашла о Симоне, улепетнувшей в Париж, и неясно, в каком качестве — то ли одинокой, то ли замужней, — тут уж суждение Мариэтт стало иным:

— Ну вот, девушки нынче независимы и отдаются кому попало. Я вижу, что они теряют, но не пойму, что они выигрывают? Вся выгода достается только молодым людям.

Еще более устарели ее социальные воззрения. Неравенство ее возмущает: у одних слишком много, у других чересчур мало. Гораздо лучше нечто среднее, как у нас с ней. Однако она постоянно просит меня превзойти эту среднюю величину, а я в течение десяти лет пытался это сделать, и все же она осталась средней. Как все представительницы мелкой буржуазии, Мариэтт сторонница идей справедливости.

Я не говорю уже о ее политических позициях. Она очень щепетильно относится к своему праву голосовать. Но за кого и за что? Тут у нее самые противоречивые взгляды. Пожалуй, она за Европейское содружество и за Организацию Объединенных Наций, которая ей кажется чем-то вроде ОЗЖ[29] для защиты не животных, а людей.

Она полагает также, что когда не хватает школ, больниц и жилищ, то с космическими ракетами можно и обождать (и все-таки да здравствует Валентина![30]). Она против бомбы «Н». Не упустит случая осудить мосье Турса за то, что даже у себя дома он ведет себя как начальник.

— Он сторонник личной власти!

Но вот появляется генерал,[31] он ораторствует, говорит красноречиво, он отец нации, и Мариэтт тут же становится послушной дочкой и голосует «за»!

С каждым днем она все больше углубляется в свою профессию домашней хозяйки, и только в этой области можно советоваться с ней. Следует признать, что в этих делах ее трудно превзойти. Вся ее жизнь состоит из множества хозяйственных ухищрений и фокусов.

Когда она чистит камин, то обязательно смачивает пепел, перед тем как выгрести его.

Она метит белое белье черной ниткой, а цветное белье — белой.

Чтоб сменить резинку в трусиках, Мариэтт прикалывает новую к старой и одним махом продергивает ее.