Супружеская жизнь - Базен Эрве - Страница 19

— Меня вот что волнует: не толкается больше этот верзила.

Насколько я мог судить, требовались самые неотложные действия. Оставив Мариэтт с девочками, я посадил в машину Габриэль, которая успела дать тысячу наставлений:

— Мартине нельзя пить шоколад — она вчера не сходила. Молоко найдешь за окном. Посмотри, пожалуйста, не замерзло ли оно. При этакой погоде…

И когда я уже сел за руль, включил зажигание, она бросила напоследок:

— Мариэтт, заплати молочнице! Мы ей должны двести шесть франков.

Вот молодец! Я не питаю особой нежности к Габриэль. Но у нее есть свои достоинства, и ей нельзя отказать в мужестве. Обычно мы слишком трагически воспринимаем события, не столь уж грозные: треволнения неизбежны в семье, но от них подкашиваются ноги. Габриэль же вела себя, как раненый унтер-офицер, который до того, как его эвакуируют, обеспечивает себе замену. Колеса скользили по мокрому снегу, я старался вести машину по возможности быстрее. Слава тебе господи, вот она, эта клиника Сен-Жерар. Наконец прибыли. Я передал роженицу с рук на руки.

— А, это молодая мадам Гимарш! — сказала привратница, узнав их обычную пациентку.

Ну теперь обратно. Эрик остался в клинике, а я вернулся на улицу Катрбарб и привез оттуда Мариэтт с племянницами на улицу Тампль. Неплохо бы позавтракать, но уже половина девятого. А в девять у меня очень важная встреча, от которой зависит, получу ли я одно крупное дело. Впрочем, зря я сказал об этом Мариэтт.

— Подумаешь, какая важность! — воскликнула она с возмущением. — Оказывается, родители поехали в Нант поездом. Отправляйся, разыщи их там. Так они пораньше вернутся.

Сто километров катить по такой дороге, да еще погорит интересное дело — вот они, семейные радости! В одиннадцать часов являюсь к братьям Деспла, оптовым торговцам трикотажем и галантереей. Мариэтт уже им звонила. Теща при мне люто накинулась на мужа:

— Что я тебе говорила! Когда дочка в таком состоянии, нельзя далеко уезжать!

Теперь сто километров обратно. Все еще идет снег. Веду машину, подобно танкисту, напряженно разглядываю дорогу через кусочек стекла, расчищенного автомобильными щетками. Гимарш-тесть сидит рядом со мной, его супруга взгромоздилась сзади, оба они ругают и погоду, и холод, и то, что машина еле ползет. Огорчены, что зря съездили, бранят фирму братьев Деспла за немыслимые цены. А наши беды еще не кончились: у въезда в город, около улицы Сен-Жак, лопнула покрышка. Но вот по милости провидения Гимарши увидели, что проезжает их приятель, один в своем «пежо-203», они перебрались к нему в машину. Я теряю уйму времени, чтоб сменить покрышку, и возвращаюсь уже к вечеру, весь в грязи, измотанный, голодный. Узнаю новость: Габриэль пришлось сделать кесарево сечение, да еще чуть не опоздали — ребенок был уже мертв. Эрик у нас, он разбит горем, тут же Франсуаза Туре, она сидит, сложив руки на своем огромном животе. Около Арлетт прихрамывает Жиль, и за ними мрачно наблюдает моя теща.

— Это был мальчик, — простонал Эрик.

— Началась полоса несчастий, — заявляет Мариэтт. — Мне надо держаться.

Она будет держаться изо всех сил, но не избежит еще одного несчастья: падения на лестнице, оно произошло две недели спустя. Нас всех охватил ужас, Мариэтт на месяц уложили в постель: около нее по очереди дежурили моя мать, тетушка, наши друзья, по субботам приходил Жиль, дядя Тио по воскресеньям сменял его и тут же садился играть в белот с моим тестем, а затем явилась и Габриэль, она поправилась, но уже стремилась возместить свою утрату. Итак, один плод сорвался. Другой зрел в атмосфере сладких улыбок. Мы уже гадали, какого пола будет наш ангелок. Пожаловала сама мадам Мозе, чтобы пророчески изречь, руководствуясь формой живота, движением обручального кольца, надетого на нитку и превращенного в маятник:

— Боюсь, что это девочка. Да, наверняка.

Мариэтт только посмеивалась:

— Девочка или мальчик, беру любого!

Верно, почему женщины (особенно старые) так опасаются, что ребенок может оказаться девочкой, то есть таким же существом, как они сами? Конечно, Мариэтт была бы счастлива подарить мне мальчика. Но розовое ничуть не хуже голубого. В конце концов, она выбрала для детского приданого белую шерсть, просмотрев сотни реклам конкурирующих между собой фирм «Редут»! «Три швейцарца», «Кот в сапогах», «Добрый пастырь» и «Французская пастушка». Эти каталоги ниток для вязания валялись у нас повсюду. Моя мама достойно оценила поведение Мариэтт и сказала с восхищением:

— Как хорошо, дитя мое, когда ты желаешь ребенка…

При этих словах она посмотрела на своего сына, обеспокоенного главным образом состоянием жены, которая тревожилась за того, кто поселился в ней, и с уст ее слетела старинная поговорка садовников:

— Позаботься как следует о персике, а уж он сам позаботится о своем ядрышке.

1957

Мы сидим вдвоем на парапете бульвара Бу-дю-Монд, тянущегося высоко над Мэн и нижними кварталами Дутра. Я смотрю на замок, на его крышу, осажденную крикливым вороньем, на подъемный мост, по которому гуськом проходят многочисленные воскресные экскурсанты посмотреть на сохранившиеся в замке знаменитые гобелены, изображающие сцены из Апокалипсиса. Мариэтт задумчиво глядит на низко нависшее небо, на медленно проплывающие кучевые облака. Теперь уже о Мариэтт не скажешь словами известной рекламы, что она даже перед родами всегда следит за модами. В этом отношении я чувствую себя несколько задетым. Женишься на девчушке с плоским животом, упругой грудью, с бархатной, как персик, кожей, а прошло немного времени, и ты уже во власти неумолимого закона — ты уродуешь красоту потому, что насладился ею. Ребенок начинает с того, что доставляет своей матери множество неприятностей. Однако сейчас Мариэтт чувствует себя неплохо. Ни малейшего недомогания в течение пяти месяцев, правда, она провела их, почти ничего не делая. Сроки близятся, и нечего думать о том, чтоб поехать к морю или хотя бы в «Ла-Руссель», она боится: вдруг там внезапно начнется, и потому мы прикованы к Анже. Все уже подготовлено и приведено в порядок. Хотя живот Мариэтт уже заметно опустился, но все же, следуя советам, она совершает ежедневную прогулку к мосту Басс-Шен или же к замку.

Похоже, что будет гроза. Лучше поскорей вернуться домой. Мариэтт уже не смотрит на небо, она возвращается на землю и, встав, робко говорит:

— Тио вчера так и сказал — двести пятьдесят триллионов!

— Да, что-то вроде этого.

Тио, которого раздражал «родильный романтизм» Мариэтт — он это называл именно так, — сказал буквально следующее:

— Моя киска, число возможных комбинаций между вашими генами весьма велико — не меньше двухсот пятидесяти триллионов. Цифра двадцать пять, а за нею девятнадцать нулей, чтоб тебе легче было себе представить. Ты, конечно, можешь хотеть ребенка, но выбрать его не в твоих силах.

Но дядя Тио не знал гениальной способности своей племянницы заставить светила небесные и цифры ей благоприятствовать.

— Стало быть, — продолжает она, — чтоб еще раз создать вот такого, мы должны были бы заселить триста миллионов планет…

Весьма возвышенная арифметика. Не знаю, что и ответить.

— Ого, напугался, да?

Наклоняюсь, целую ее в висок, тайно усмехаюсь обратному ходу исчисления: среди полутора миллиардов мужчин Мариэтт нашла для себя одного, точнее, среди двадцати четырех миллионов мужчин французской национальности — фактически среди двух тысяч молодых женихов из своей среды и родного города, на деле же она выбрала меня среди тридцати — сорока своих знакомых. Несомненно, я менее редкий экземпляр, чем будущий наш ребенок, — мы несоизмеримы. Но зато более тщательно выбранный. G одной стороны, я — избранник; с другой — не имеющий себе подобных. Ну хватит, дурачок, тебе самому смешно. Мариэтт вдруг как-то странно съежилась.

— Что с тобой?

— Толкается, — прошептала она.

Потом немного успокоилась, с трудом встала и оперлась о мою руку. Мы спустились вдоль бывших крепостных рвов, превращенных в парк, чтоб поглядеть на ланей, щипавших там редкую травку. В этих местах пять столетий тому назад плавали в прудах карпы короля Рене. Сам король, стоящий на пьедестале у входа на бульвар его имени, казалось, изнемогал от жары. Пошли дальше. Около площади Академии Мариэтт опять остановилась, и лицо ее исказилось от боли.