Люблю, убью, умру... - Тронина Татьяна Михайловна - Страница 70

«Как. будто голос какой меня туда позвал…»

Спустя некоторое время она встретилась с Андреем у знакомых — тот крестил у них ребенка.

— Дусенъка! — улыбнулся он приветливо и нежно. — Как же я рад тебя видеть!

— Благословите, батюшка, — сказала она, не зная, плакать ей или смеяться.

Андрей перекрестил ее. Впрочем, очень скоро она перестала волноваться. Андрей стал совершенно другим человеком. Как будто и не было той любви, которая довела его до сумасшествия, поставила на грань жизни и смерти…

— И я очень рада тебя видеть! — с облегчением произнесла она. — Как теперь тебя величать?

— Теперь я отец Евлампий.

Они весь вечер проговорили дружески, открыто — как в детстве, словно опять стали друг другу братом и сестрой.

Андрей пользовался популярностью среди интеллигенции. Он был, если так можно выразиться, «светским священником» — эрудированный, с хорошо поставленным голосом, в курсе всех событий, разбирающийся в искусстве, с интересными суждениями… Московские профессора, художники, актерская братия, меценаты — все привечали его. Он крестил детей, венчал, соборовал, исповедовал…

Вскоре Дуся вышла замуж за того самого актера, с которым они играли заглавные роли. Герой и героиня.

Он был дивно хорош — статный, высокий, с благородным и страстным выражением лица, с копной густых каштановых волос, которые некоторые даже принимали за парик, настолько они были великолепны. Все московские барыни и барышни, курсистки и гимназистки, купчихи и мещанки были влюблены в Илью Иртенъева.

— Ты понимаешь, как тебе повезло? — однажды, полушутя, спросил он Дусю. — Столько особ женского поля завидуют, что именно тебе достался Илюша Иртенъев!

— Не меньшее число особ мужского пола завидуют тебе, — отпарировала Дуся.

Она сказала чистую правду — когда Дуся и Илья показывались на публике вместе, то производили сногсшибательное впечатление. Они оба были так нереально, дивно хороши, что мало кто верил в прочность и долговечность их союза.

— А что за батюшка в твоей свите? — как-то поинтересовался Илья. — Тоже влюблен в тебя?

— Нет, не влюблен, он мне вроде брата… Мы с ним воспитывались вместе.

— А до меня доходили слухи…

— Нет-нет, ерунда! — решительно возразила Дуся, а уж возражать она научилась весьма убедительно. — Была одна глупая история в прошлом — да ты, наверное, о ней слышал… У отца Евлампия случился нервный срыв, когда был он еще юношей.

Ему показалось что-то, и он решил на себя руки наложить. В детстве он перенес ужасную драму — в один день лишился родителей, и это, видимо, наложило отпечаток на его психику… Но сейчас он милейший человек. Я вас познакомлю.

Сказано — сделано. На ближайшем приеме Дуся познакомила своего мужа с Андреем… с отцом Евлампием.

— Он мне очень не понравился, — сказал потом Илья. — В нем есть что-то странное… Я ему не верю.

— Но почему? — искренне удивилась Дуся.

— Он как будто играет, и играет очень плохо. Чрезмерно литературная речь, слишком приветливая улыбка, вежливость, которая буквально мозолит глаза…

Премьер Илья Иртенъев не знал одного обстоятельства. Впрочем, и Дуся не подозревала о том, что в судьбе ее старого друга происходили неприятные перемены…

Дело было в Тане.

С годами она стала еще эффектнее, а особенный ее характер, который в ранней юности можно было охарактеризовать как властный и фанатичный (она всегда добивалась того, чего хотела), принял законченную форму. Теперь малейшее препятствие на жизненном пути вызывало у Тани агрессию. Она воевала со всем миром и в первую очередь со своим мужем.

— Ты снова стал с ней встречаться, — со скрытой угрозой произнесла она, когда до нее дошли слухи, что пути Дуси Померанцевой и отца Евлампия, бывшего отрока Андрея, опять пересеклись.

— Танечка, это не совсем то, о чем ты думаешь…

Конечно, а о чем еще мне думать! — рассердилась она, поправляя свою роскошную белокурую косу, уложенную в высокую прическу. — Целыми днями, пока ты шляешься неизвестно где, я сижу дома с твоими детьми, а ты…

Чем невероятнее обвинение, тем труднее оправдаться.

Он был образцовым священнослужителем, и даже те небольшие послабления, которые он позволял себе, будучи человеком, вхожим в артистическую, интеллектуальную среду, никак нельзя было поставить ему в вину. Несколько вольных суждений, некоторая снисходительность к людям, с которыми он общался, отсутствие жестких домостроевских принципов — вот, пожалуй, и все, в чем он был грешен. Он, в сущности, был обычным московским священнослужителем, который, сколько возможно, пытался обуздать вавилонские страсти, царившие вокруг.

Но Таня этого не понимала — душу ей жгла мысль о том, что ее муж опять видит Дусю, говорит с ней, смотрит на нее… По здравому размышлению, Таня не годилась в жены православному священнику, словно ее богом был жестокий языческий идол, которому надобно приносить человеческие жертвы.

…Рядом с ними жил коммерсант, владелец большого предприятия, торгующий фотографическими принадлежностями, — он занимал другую половину дома.

Человек этот был любезен и обходителен с Татьяной (он умел ценить женскую красоту) и даже не надеялся на то, что она обратит на него свое внимание, ведь она была супругой священнослужителя. Но Татьяна неожиданно проявила благосклонность к соседу, и он стал ее любовником. Очень уж ей хотелось уязвить мужа.

Отец Евлампий словно не замечал ничего — он был по-прежнему спокоен, весел и доброжелателен, и только Илья Иртенъев уловил неестественность в его поведении.

В мире и, в частности в Российской империи, тоже происходили некие перемены, поначалу многими не замеченные. В воздухе витали сладковатый запашок смерти, дурман безумия, предчувствие грядущих катастроф…

Потом началась война с Германией, Россия вступила в нее. Мир словно бы взорвался — кокаинисты и морфинисты, волна самоубийств и преступлений, странные люди на улицах, разброд и шатания в политической верхушке…